Маня уже застелила постель, умылась, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу, хлопочет над фыркающим примусом — оттуда идет вкуснейший запах жареного лука, сала, молодой картошки. Женщина гремит тарелками, режет на доске хлеб, вдруг хватает веник и начинает мести пол, отбросив его, сдергивает с веревки высохшее белье. Она, как и Тихон, не успевает, ей надо идти в исполком, где работает машинисткой.
— Тиша, — жалобно молит она склоненного над сапогом мужа, — ради бога, выручи… Погладь юбку. А я тебя за это чем-то накормлю особенным…
— Бессовестный эксплуататор.
Тихон бросает на расстеленное одеяло суконную юбку, брызгает на нее водой сквозь губы, поднимает с кирпича чугунный утюг с пылающими углями.
— Как ты себя сегодня чувствуешь? — спрашивает он, ревностно поглядывая на жену. — Что-то не видно нашего Степана. Обманываешь, девушка?
— Не имею такой привычки, — говорит она, перебрасывая ремень маузера со спинки кровати на гвоздь у двери. — Железо надо класть на свое место… И почему Степан? С каких это пор? Заказ был на Людмилу.
— Ха! — вскрикивает Тихон. — Мне нужны мужики — помощники! Столько дел. Через восемнадцать лет мы пойдем на службу вдвоем.
— Господи! Тебе уже будет сорок лет. Кому ты такой нужен? У тебя уже сейчас седые волосы…
— Ну, это ты уж брось, — сердится Тихон, ероша жестки волосы перед зеркалом. — Чепуха какая! Ну, ты выдумаешь.
— На висках… Ты уже старый, жизнью потрепанный мужчина. Слава богу, что не лысый.
Через двор по прогибающимся доскам пробежал милиционер, застучал в окошко флигеля, прижавшись к стеклу, закричал:
— Товарищ Глоба! К вам какой-то гражданин! Настаивает…
— Кто такой? — Глоба распахнул створки и выглянул комнатушки, прищурившись от бьющего в глаза солнца.
— Не сказывается, — ответил милиционер, — но требует лично вас.
— Я буду через несколько минут, — проговорил Глоба. — Потерпит. Ты посмотри какое небо… А вчера говорили, что польет дождь.
— Будет, вот увидите, — подтвердил милиционер, — старые люди не ошибаются. 3 самого ранку паруе.
Глоба сдернул с гвоздя маузер, шинель брать не стал, глубоко натянул на лоб фуражку, крикнул уже от порога:
— Пока, к вечеру жди…
Размашисто перепрыгнул через несколько ступеней крыльца, пошел через двор широкими шагами. В свой кабинет шагнул с еще непотухшей улыбкой на лице. Человек, который ожидал его, сидел в конце коридора, подперев голову руками.
— Зови, — сказал Глоба милиционеру, удобно усаживаясь за стол.
Гражданин вошел в комнату и, не ожидая приглашения, спокойно опустился напротив Глобы. Был он лет сорока, грузен, мощные плечи выпирали из хорошо сшитого пиджака. Лицо темное, с поседевшими усами. Взгляд глаз дерзкий, с насмешкой.
— Здоров, начальник, — проговорил вошедший, откидываясь спиной к стене. — Ишь какой из тебя бравый мильтон получился. Картинка. Не узнаешь?
— А ну придержи язык, — угрожающе проговорил Глоба. Он не отрываясь смотрел в лицо сидящего перед ним человека, угадывая, где же он видел его раньше. — Кто такой?
— Забыл? Ах, не попал ты мне тогда в руки…
— Корень! — резко сказал Глоба, невольно кинув руку на маузер.
— Он, — согласно кивнул Корнев. — Очнись.
Глоба, потрясенный, смотрел на батька Корня, на то, как залихватски закрутил он на пальце кончик прокуренного уса.
— Я обязан арестовать, — наконец сказал Глоба.
— Поговорыть трэба, — Корень вдруг сунул руки в карманы и вытащил два пистолета, направив их стволами на Тихона. — Тилькы тыхэсэнько…
— Это ты все напрасно, — покачал головой Глоба. — Стоит только выстрелить — весь город поднимется.
— А я и не хочу шума, — Корень положил пистолеты на стол перед собой, внимательно поглядев в глаза неподвижно сидящему Глобе.
— Нэ злякався, — с удовлетворением проговорил он и широким жестом отодвинул от себя оружие. — Бери… Сдаюсь сам.
— Как понимать? — удивился Глоба, не притрагиваясь к оружию, искоса поглядывая на него. — Не узнаю, Михаил Сергеевич.
— Надоело от лягавых бегать, — вздохнул Корень, — старого не вернешь, а по мелочи жить не хочу. Может, ще простят, а?
— Чего бы раньше не прийти?
— Жинку вы мою замели, — помолчав, сердито проговорил Корень.
— Значит, эта Корнева… — затеял игру Глоба, — та самогонщица…
— А то вроде не знал? — пристально посмотрел на него Корень и тут же вяло махнул рукой. — Хотя кому она тут нужна… Мало ли схожих фамилий?
— Это точно, — согласился Глоба и недоверчиво поднял бровь. — Неужто из-за нее?
— Хватит темнить, — жестко сказал Корень. — Уговор такой: жинку отпускаете — я остаюсь.
— Ты это серьезно, Михаил Сергеевич? — спросил Глоба. — Ты уже у нас, оглянись!
— То все мура, я отсюда выйду, если бы даже мне пришлось перестрелять всех твоих милиционеров. Моя баба в чем-то крупно замешана?
— Самогон. А закон по такому случаю…
— То старуха ее попутала. Велик грех — самогон. Отпустишь? И бери меня голыми руками. Что думаешь? Не прогадаешь. Когда еще за Корня будут так дешево давать?
— У тебя еще есть оружие?
— Может быть, — неопределенно ответил Корень. Глоба подумал, привычно постучав пальцами по столу.
— Выкладывай.
— Даешь слово?
— Выпущу.
— Я тебе верю, — Корень наклонился и вытащил из-за голенища сапога короткий обрез. Он положил его рядом с пистолетами. Глоба открыл ящик стола и одним движением с грохотом сгреб туда оружие. Ключом повернул замок и поднялся:
— Я должен тебя обыскать. Что в карманах?
Корень вывалил на стол смятую пачку папирос, медную мелочь, огрызок карандаша, перочинный нож.
— Подними руки, — Глоба быстро прошелся пальцами по его телу. — Опусти… Курево можешь взять. Пошли.
Они молча зашагали по коридору, в конце его, увидев оббитую железом дверь камеры, Корень невольно рванулся к глазку, оттолкнув поднявшегося навстречу милиционера.
— Не здесь, — остановил его Глоба. Вынул из кармана галифе ключ и открыл им боковую узкую дверь. Корень в нетерпении ступил в комнатушку, громко прокричав:
— Ирина! Дэ ты?!
Глоба увидел, как они встретились посреди комнаты, обнялись. Женщина плакала, всхлипывая на его плече. Она все пыталась ему о чем-то сказать, но рыдания мешали выговаривать слова. Он гладил ее волосы, целовал в лоб, повторяя чуть слышно:
— Ну будэ, будэ… Нэ малэнька дивчынка. Ты послухай мэнэ…
Глоба отвернулся и, чтобы им не мешать, шагнул к дверям камеры, взглянул в глазок: Павлюк сидел на нарах, встревоженно прислушиваясь к шуму, доносящемуся из коридора.
