Этайа слышит небо. Слышит она и тех, кого люди зовут богами. Слышит и Того, Кто Выше Богов. Так мы, люди, слышим дыхание ветра: не видя, не понимая слов его песни… Обычно не понимая…
А для фэйры горы едины. Молодыми и старыми видит она их. В тверди, в камне прошлое и будущее живут рядом, как в образах полированной яшмы. Вот огненная река между утесов. И крылатые чудесные существа над ней. А разрежь правее — только источник маленький между розовых теснин. И крылатых еще нет — лишь точки загадочные. А левее возьми — иссохла река. А крылатых поглотил Паук, черный, страшный. Все это вместе, в одном камне, что умещается на ладони ребенка. А в каждой картине — век. И век веков — на одной ширине пальца. Каменная река. Так фэйры видят Будущее. И Прошлое видят они так. Каменная река.
Но сами они — всегда в Настоящем. И потому так жестока печаль Этайи. Потому сродни лунному свету Моны песня ее над Сиансур-Эроа.
Слышит ее Лес Фэйров — не поможет. Такова воля самой Этайи. Такова воля народа Фэйр. Недолго осталось.
И, невидимый, следит за ней некто, чей голос известен в Сиансур-Эроа. Следит и сострадает. Ибо сам одинок. Еще более одинок, чем прекрасная Этайа.
Над моей постелью ветерНасвистит напев негромкий,Засвистит напев истомный,Тонкотканый, колыбельный…Над моей постелью, светел,Звездный Кормчий правит. РовноГнутся весла… «Беспредельна…» —Шепчет голос. Звезды тонут.Ветер-сон качает кровлю,Кровлю неба над постелью.Отплываем…
Глава седьмая
«История эта волей богов началась с кощунства великого: украдена была пророчица Хрона. Прямо со ступеней Храма была украдена та, прикосновение к коей сулит великие бедствия. А сотворили злое дело сие три брата, три воина, что родились у края Имирских лесов. Дело нехитрое — трем мужчинам, каждый из которых повыше четырех с половиной минов ростом, — украсть маленькую женщину. Трудно уберечь украденное. К чести братьев сказать: не для потехи блудной украли они священную женщину. Некто высший обременил их невеликий ум мыслью столь же пустой, сколь и чудовищной: как прославится селение их родное, ежели заимеет собственную пророчицу от самого всевластного Хрона! Ого!
Сдобрили они идею кувшином харуты, взяли мешок поплотней и, подгадав момент, свершили надуманное безобразие. А там мешок с добычей через седло и — айда, легконогие урры!
Прознали о содеянном жители Нетона — а воров уж и след ветром замело. Мало ли северян, могучих да светлобородых, шатается по земле Таурана?
А братья сели на корабль и отплыли в Норн. А из Норна — на северо-запад. И канули.
Кто они, откуда — велено было прознать то блюстителям Короната. И прознали бы. И наказали бы святотатцев, хотя бы и двадцать иров искать пришлось. Но свершалась тут не воля людей — Высших начертание. Что думают боги об отдельной судьбе каждого? Что думаем мы о золотистой аллоре, севшей на чашку цветка?
Ушли братья с добычей своей бесценной в северные горы. Ушли, чтоб встретился им там некто из народа минмэннис. И свершилось задуманное Повелителем Судеб».
САНТАЙ ТЕМНЫЙ. «ИСТОРИЯ СЛАВНЫХ».
ЛЕТОПИСЬ ДЕВЯТАЯ. «НЕУЯЗВИМЫЙ».
Санти валялся на берегу речки и сквозь высокую траву подглядывал за девушками, что стирали белье. Девушки знали, что он за ними наблюдает, а Санти знал, что они знают, а они знали, что Санти знает, что они знают… и так далее. Каждый получал свое, пусть и малое, удовольствие.
«Пожалуй, у той, высокой, фигурка не хуже, чем у Мары», — подумал Санти, переворачиваясь на живот и кладя подбородок на соединенные руки.
«Вот странное место! — пришла к нему уже не раз обдумываемая мысль. — Девушки — чудо! Земля — ласковая! Трава — как шелк! Речка — светлая, как глаза Уны! Таир — ярок! А выдерись из соседней рощи кто-нибудь страшный, хоть саурон, — не удивлюсь! Что здесь такого, что все время ожидаешь чего-то ужасного? Расслабился вроде, а нет, вот она, внутри, бьется напряженная жилка: сейчас…»
Что-то твердое и острое коснулось обнаженного плеча. Санти взлетел, как ужаленный… Но это был всего лишь Биорк, потрогавший его кончиком прутика.
— Ты что вскочил? — удивился маленький воин. — Лежи! — И сам плюхнулся на землю.
— Слышал о тебе в Ангмаре, — произнес туор, глядя на обтянутые яркими повязками ягодицы девушек. — Ты, говорят, поэт?
— Немного, — ответил Санти. — Как тебе эти малышки?
— Да, — безразлично отозвался туор. — Сказал бы что из виршей своих. Я стихи люблю. Хоть у самого дара нет.
Санти медленно перевалился на спину и посмотрел на сине-зеленые листья наверху.
— Скажу, отчего же нет, — ответил он. — Иттара была б — спел. Но могу и так.
Он сосредоточился, и вдруг прежнее зашевелилось внутри. Этой ночью кошмары не мучили его, вспомнил юноша. Фэйра снилась ему. И встал он радостным и сильным, как в лучшие свои пробуждения в доме отца.
«О! — подумал юноша. — Я еще могу!» Слова уже стучались в него, просились наружу.
Скрестив ноги, опершись на сантанный ствол, Биорк смотрел на юношу.
«Совсем дитя!» — думал он.
Санти облизнул губы, и глаза его из зеленых вдруг стали синими, как Срединное море.
«Бред? — удивился воин. — Или магия? Вздор! Откуда у малыша магия, что может обмануть меня?»
Глаза юноши вновь обрели прежнюю зелень, и загадка осталась неразрешенной.
— Слушай меня, Биорен! — проговорил Санти, садясь. — У меня нет иттары, но я спою так. Это твоя песня, Биорен! Слушай!
Руки юноши ударили о землю, отбивая такт. Он запел:
«Посмотри в дневную бездну,В ту, где клочья белой пены,В ту, что чище струй подгорных,Выше славы и богов!В ту, в которой ты исчезнешь,В ту, что вечно неизменна,В ту, что станет самой черной,Но белее всех снегов!
Посмотри — и стань бездонным,Полным жара и веселья,Полным парусного ветраИ бегущих облаков.Уподобь себя дракону,Что, хватив огня и соли,Подставляет крылья светуИ взлетает высоко.
Путь далек, хребты угрюмы.Холодны чужие камни.У сынов Земель ЗакатныхВдосталь кованых мечей.Только ты о них не думай:Пламя жизни — злое пламя!Но не ярче сланы ратнойИ Таировых лучей!»
Санти в последний раз ударил ладонями и повалился на траву.
