9
— Ну что, Петро? Видно что?
— Нет, батько, темно… вода вокруг.
Кошевой атаман Андрий Перебийнос тяжело сгорбился. Но тут беглая волна ударила в борт лодьи, и та завалилась набок. Сидевший за рулевым веслом атаман тут же вцепился в руль и заорал:
— Навались, браты-казаки, навались!..
И казаки навалились. А куда было деваться? Шторм мотал их по этому чужому, холодному морю уже третий день. Застывшие руки уже еле ворочали ставшие почти неподъемными весла, глаза слипались, в желудках урчало, потому что то, что им удалось кинуть в брюхо за эти три дня, могло бы уместить на малой в ладонь тряпице. К тому же кончалась пресная вода. А берега все не было…
Какой черт занес их сюда, на самый край земли, за тысячи и тысячи верст от родимого Чигирина? Атаман вздохнул. Да кто ж знал, что оно так повернется-то?
В тот день, когда все началось, он стоял в казачьем круге и вместе со всеми ржал над царевым дьяком, прибывшим требовать от присягнувших царю казаков согласно принятому ими «Уложению о царевой казацкой службе» покинуть свои дома и любовно высаженные и лелеемые уже десятилетия сады и переселиться невесть куда — в пустые и необжитые степи, где испокон веку промышляли лишь казацкие ватаги и никогда не было постоянного людского жилья, кроме редких запорожских зимников…
— Остерегитесь, казаки, — вещал дьяк, — не гневите царя-батюшку. Не рушьте данного слова! Царь наш русский, православный, батюшка Федор свет Борисович, строг, но справедлив. Коли попросите от него вспомоществования на обустройство на новом месте или еще какой легкости, то может и встречь пойти. А вот отказу не потерпит. Ибо сам слову верен и от всех иных того же ждет!
— А не было уговору дома да хозяйство кидать! — заорал Пилип Жаворонок.
— Так! — подхватили казаки. — Добре! Не было такого уговору! Любо говоришь!
— Так как это не было? — изумился дьяк. — Вот же, гляди, что в «Уложении» написано…
— Да гнать его… — заорал кто-то, — да и вся недолга!
— Верно! Верно баешь!
Атаман перестал смеяться. Казаки заводились. И это вполне могло окончиться для царева дьяка шибко худо. Нет, королевских посланников казаки не раз гнали взашей, а то и пороли, но ныне они уже не под польским королем, а под московским царем. А это совсем другое дело. Так что лучше поберечься, а то как бы оно чего не вышло…
— Ты вот что, государев человек, давай-ка тикай потихоньку отсель, с круга, в полковую избу. От греха подальше. Сам видишь, казачки разошлись, можешь и плеткой по телесам схлопотать… — Атаман потянул дьяка за рукав.
Дьяк окинул его мрачным взглядом и, не сопротивляясь, двинулся за Перебийносом.
— Ох не дело вы затеяли, казачки, ох не дело… — вздохнув, покачал головой гость, когда они вошли в горницу и уселись за стол, на который хозяйка тут же принялась метать румяные пампушки.
— Ну ты сам посуди, государев человек, — ласково начал атаман, — ну как можно дома да хозяйство бросить? Никак на такое казачки не согласятся. А в остальном мы государю — верные слуги…
Дьяк досадливо сморщился. А Перебийнос продолжил:
— И опять же с Дону-то эвон вы никого не переселяете. Как жили казачки, так и живут.
— Так, да не так… Дон-то пока еще украина и есть. Да и то там из реестровых токмо тысячи три осталось. Остальные уже на Кубань и Терек перебрались. А кто уже и на Яик подался… К тому же те украины покамест тихие, османы там не шибко озоруют. А вот новые границы… э, да что там говорить! Одно то, что вы царского повеления не выполнили, все разговоры всякого смыслу лишает…
— Так вот ты и поясни царю-батюшке, что нельзя так с казаками-то… — снова начал атаман, но дьяк уже смотрел на него как-то… ну как на обреченного, что ли… И вот именно тогда у Перебийноса впервые как-то защемило на сердце.
Дьяк уехал. И без урону. Так что атаман понадеялся, что все обойдется. Но ровно через две недели атамана разбудил громкий барабанный бой…
— Зе… земля! Земля-аа!!!
Андрий Перебийнос встрепенулся и чуть приподнялся, пытаясь разглядеть, что же там такое углядел востроглазый Петро. Но сквозь штормовую муть ничего не было видно. Сидевшие на дне лодьи бабы, сбившиеся в огромную кучу, кое-как укрыв от летящих внутрь стылых брызг самых молодшеньких из детишек, при этом крике тут же зашевелились и закрутили головами.
— Где, Петро? — переспросил атаман.
— Да вон, батько, вон же… горы видны!
— Где? — Атаман поднялся во весь рост. Несколько мгновений он всматривался, щуря глаза и смаргивая висевшую в воздухе водяную пыль, а потом тоже увидел… — Точно! Братцы, а ну, навались!..
Их взяли тепленькими. Прямо в постелях. Только Роман Прокопенко, лихой казак, есаул, заперся в доме с шестью сыновьями и принялся палить из окон, не подпуская к дому царевых стрельцов. Но командовавший стрельцами полковник, потеряв троих ранеными, велел подкатить две пушки и дал по дому шесть залпов. После чего стрельцы вынесли из посеченной насквозь картечью саманной мазанки Прокопенко четырнадцать тел — самого Романа, шести его сыновей, его жены, дочери, невестки, двух внучек и обоих родителей. Бабы, увидев это зрелище, завыли, заголосили… Но больше никто оказывать сопротивление не решился.
Казаков вывели на площадь и усадили на землю. А через полчаса одиннадцать полковых кузнецов принялись споро заковывать казаков в железа. По одному. Еще через час драгунские разъезды пригнали на площадь две сотни казаков, живших на соседних хуторах.
Перебийнос смотрел на все происходящее мрачным взором, а когда на площади появилось начальство, улучил момент и встал перед проходившим мимо полковником:
— За что ж вы нас так, православные? Вместе ж с ворогом бились. Вместе поляка гоняли!
Полковник остановился, смерил атамана взглядом и… вздохнул.
— Не надо было вам бунтовать, казачки, ой не надо… Нешто не поняли, что уже в другом государстве живете? Царь-батюшка бунта дюже не любит. Он почитай два года всей земле русской противился, что вам на выручку идти хотела, токмо потому, что вы-де против своего законного государя бунтовать вздумали, а вы ужо против него… — И полковник махнул рукой.
Атаман сглотнул. Вот ведь попутал бес… защемило же у него тогда сердце. Не послушался предчувствия… да и не остановить тогда было казачков, ой не остановить. Привыкли они к вольнице…
— И что нынче с нами будет? — глухо спросил он.
— А что у нас с татями делают — в железа, да на рудники уральские.
Казаки, чутко прислушивающиеся к его разговору с полковником, зароптали, загомонили горячо. Но тот только взглядом повел, как стоявшие густыми шеренгами вокруг собранных на площади казаков стрельцы тут же взяли ружья на изготовку. И гомон утих. Полковник покачал головой и двинулся дальше. А на плечо атамана опустилась чья-то тяжелая рука. Перебийнос обернулся. Рядом с ним стоял капрал конвойной команды, которая отводила казаков к кузнецам. Атаман набычился и резким движением плеча скинул руку.
— Чего тебе? — грубо произнес он.
— Пойдем, казачок, к кузнецу, — довольно миролюбиво отозвался капрал. — Твоя очередь.
— Я атаман! — вскинулся Перебийнос. — Да как ты смеешь…
— Не то говоришь, — нахмурился капрал. — Можа, ты и был атаманом. То мне не ведомо. А ныне ты токмо бунтовщик против государя. И никто более. Так что добром иди. А не то прикладами погоним. Да и закуем в большие железа, а не в легкие. Понятно?
Атаман сдержал характер и опустил голову. Обидно капрал говорит, но… верно. Не поспоришь.
— Ну так идешь или стрельцов звать?
Перебийнос тяжко вздохнул и, медленно переставляя будто налившиеся свинцом ноги, двинулся за капралом. А что он мог сделать?..
Лодью вынесло на берег небольшой бухточки, к счастью казаков, оказавшийся в этом месте отлогим. Казаки тяжело выпрыгивали из лодьи и хватались за борта, стараясь оттащить громоздкое судно подальше от линии прибоя. Атаман выпрыгнул одним из первых, ухнув в воду по пояс и едва не опрокинувшись от обратной волны, схлынувшей с берега.
— Давай, браты, давай, козаченьки. Немного ужо…
Из Черкасс их сначала отправили в Корсунь, где к полутора тысячам чигиринских казаков прибавилось еще шесть сотен корсуньских, кои тоже напрочь отвергли царево повеление. Гнали их неторопливо, едва по десятку верст в день, кормили, к удивлению атамана, тоже добро. Не вдоволь, но и не впроголодь. И даже с мясом, опрастывая в котлы полевой кухни большие двухфунтовые банки тушенки, с которой атаман, да и остальные казаки познакомились еще во время Польской войны. Так что к середине октября они едва добрались до Киева. И там их встретил сам глава Разбойного приказа великий боярин Подольский.
— Ну что, казаки, сами видите, к чему вас привело ваше бунтовство, — начал он, обойдя двух с лишним тысячную колонну казаков. — Небось теперь понимаете, как оно супротив царя бунтовать?
