— Большевистская закваска, — проронила Галя.
— Ну, — согласился Федор. — Кто бы мог подумать, что и во мне, принципиальном борце с существующим режимом, все это есть, не правда ли? То же упование на будущее, которое непременно наступит, если поймать с поличным взяточника или несуна на мясокомбинате.
— И что ты собираешься делать? — с интересом спросила Галя.
Федор пожал плечами:
— Работать. С телевидения я ушел, слишком от многих людей там приходится зависеть...
— От многих людей или от группы людей? — решила уточнить Галя.
— В группе тоже согласия нет, в группу объединяются по какому-то внешнему, китчевому признаку, вроде окраски знамен... Да, я теперь попробую поработать в одиночку, в газете, как в старые добрые времена. Но я порываюсь сказать тебе самое главное...
— Что же?
— То, что я страшно рад нашей встрече. А ты... ты что скажешь по этому поводу?
Галя взглянула на часики, поднялась:
— Ладно, ступай, Федор, на свое место, мы уже снижаемся. Счастливо тебе выступить на конференции... как она там называется?
— А как они все называются... «Пути выхода России из кризиса». Что-то в этом роде.
— Р. тоже летит на конференцию?
— Да, забавная ситуация. — Федор искоса взглянул на Галю, знает ли она о его отношениях с Р. Лицо Гали было непроницаемо. — Р. летит от Союза писателей, я — от Союза журналистов.
Женя уже закончила давать информацию на посадку, самолет выпустил шасси и, подпрыгнув, заскользил по земле. И тут холодный пот прошиб Галю...
Ее стало бросать взад-вперед по салону. Галя успела сообразить: произошло что-то неладное, самолет не тормозит. «Не сработал реверс», — промелькнуло в голове, и она полетела в проход...
Мелькнуло испуганное, перекошенное лицо упавшей на пол Женечки, вцепившейся руками в подножье кресла. Галю отшвырнуло в конец салона.
Пассажиры, пристегнутые, закричали.
Самолет вылетел на «ноль» и помчался к чернеющей вдали лесополосе.
Гале наконец удалось зацепиться за кресло, как и Жене...
Она не могла видеть, куда их несет, но вдруг почувствовала сильный удар, сотрясший самолет: очевидно, он крылом задел какое-то строение...
Самолет стал гасить скорость.
Потянуло дымом. «Разлом по фюзеляжу, — догадалась Галя, — внешний пожар...»
Вскочив на ноги, она крикнула, пытаясь перекрыть поднявшийся шум и гвалт:
— Соблюдайте спокойствие! Я всех высажу!
Но ее не слышали.
Пассажиры рвали на себе привязные ремни...
Пробегая по проходу мимо Федора, Галя успела заметить, что он пытается отстегнуть потерявшего сознание Р.
Самолет замер на месте.
Галя и подоспевшая к ней Женя попытались открыть дверь. Галя крикнула:
— Заклинило!
— Черт побери! — выругалась Женя.
— Зови мужчин! И проследи, чтобы не вздумали открывать аварийные люки! Там может быть огонь!
Подбежавшие на помощь мужчины открыли заклинившую дверь. Галя приказала им удерживать рвущихся наружу людей. Выглянула — и отпрянула в ужасе. Они зависли над оврагом. Прыгать высоко. Но выхода не было. Необходимо эвакуировать пассажиров.
Один обезумевший от страха старик пытался прорваться к выходу. Галя яростно обернулась — он отшатнулся.
— Без паники! — грозно крикнула она. — Все позади! Я буду выпускать по очереди! Не толпиться перед выходом! Мужчины, кто посильнее — прыгайте первыми! Будете принимать остальных внизу!
Она уже слышала сирены машин, мчавшихся через летное поле им на помощь...
Через день Галя с пластырем на лбу открыла дверь в палату Федора — и расхохоталась как сумасшедшая.
На первой кровати, с физиономией, выражавшей крайнюю степень отчаяния и злобы, с загипсованной ногой, подвешенной на кронштейне, лежал Р.
На второй, со сконфуженным лицом, обгоревшей сбоку шевелюрой и перебинтованной рукой, лежал Федор.
Не только ей, Гале, но им обоим, инвалидам, пребывающим во вражде, казалось, что эта ситуация проходит под рубрикой «Нарочно не придумаешь».
Оба соперника выглядели взъерошенными. Очевидно, между ними только что шла яростная перепалка, которую не могло остановить даже присутствие третьего лица.
— Представляете, девушка, — возбужденно обратился к ней Р., — этот тип меня спас! Он, видите ли, помог мне выбраться из горящего самолета!
— А что было делать, если вы потеряли сознание, а потом, придя в себя, ринулись к аварийному люку, прямо в огонь! — оправдывался Федор.
— Лучше бы мне сгореть! — подпрыгнул на кровати Р.
— Литература этого бы мне не простила! — мрачно отозвался Федор. — А вы, вместо того чтобы хныкать, благодарили бы судьбу если не за спасение, так за то, что она подбросила вам свежий сюжет! Это почище встречи Наташи Ростовой с умирающим князем Болконским!
— Вы так думаете? — желчно осведомился писатель, однако заметно успокоился. — А вы-то сами что от этого выиграете, скажите на милость?
— Я — ничего, — благодушно заверил его Федор. — В выигрыше останется ваш читатель. Вы разовьете мой отрицательный образ, с блеском намеченный в предыдущей вашей повести, до размера гротеска... Возможно, мое имя сделается нарицательным. Словом, ничто не препятствует вам свести со мной счеты, как Достоевскому с Тургеневым.
— Вы не Тургенев, — презрительно заметил Р.
— Да и вы, по правде сказать, не Федор Михайлович, — любезно отозвался Федор.
Гале это начало надоедать.
— Знаете, на кого вы сейчас похожи? — звонким голосом спросила она.
— На кого? — заинтересовались инвалиды.
— На Винтика и Шпунтика, травмированных после падения воздушного шара!
Федор радостно осклабился:
— Узнаю тебя, подруга моей ранней юности! Ты всегда стремилась занизить мой образ.
— А ты лез в герои, — упрекнула его Галя.
Федор удовлетворенно кивнул.
— Вот это и обидно, — снова подал голос Р. — Таким типам судьба, как нарочно, предлагает ситуации, в которых они могут проявить себя наивыгоднейшим образом, как герои, и явить всему миру свое разовое благородство. Тут живешь себе тихо, страдаешь над листом бумаги, стучишь на машинке — ничего героического! А эти вдруг застят своей мордой телевизионный экран, и пожалуйста — герой готов! Или вытащат своего врага из объятого пламенем самолета и тем самым поимеют героический поступок в биографии!
— Послушайте! — потерял терпение Федор. — Вы мне просто подвернулись под руку! И хватит приписывать мне свое спасение! Знал бы, что встречусь с вами в одной палате, честное слово, лучше бы вытащил из самолета свою авоську с боржоми!
