Подарил ему роскошный дом на Морской с полной обстановкой, удостоил даже своим посещением, император с императрицей пили у Зубова на новоселье чай, причем Мария Федоровна сама исполняла роль хозяйки, ведь Платон Александрович был не женат. Но уже через два месяца, после этого Зубов неожиданно для себя “получил позволение” ехать за границу и был отрешен от своих многочисленных должностей. Братья его также были высланы из столицы, а громадные имения их подверглись конфискации.
Из всей семьи Зубовых осталась в Петербурге только Ольга Александровна, да и той пришлось отказаться от прежней веселой жизни и несколько присмиреть, чтобы как-нибудь не обратить на себя внимания императора — на сей раз, в отличие от былых лет, крайне неблагосклонного. Однако связь ее с Уитвортом не прервалась.
Ловкий дипломат не унывал: ему вполне удалось завладеть расположением Павла и направить течение русской политики по наивыгоднейшему для Англии руслу: в 1797 году 10 февраля был заключен русско-английский торговый договор!
А в следующем году Павел даже примкнул к коалиции против Франции и послал свои войска в Италию. Это был апогей славы и влияния Уитворта при русском дворе. Но как ни был ловок дипломат, а Ростопчину все же удалось взять над ним верх. Союз с Англией был разорван, начались переговоры с Первым консулом, на сцену явился грандиозный план похода в Индию, чтобы поразить Англию в ее ахиллесову пяту. Уитворт как человек порядочный мог понять причины ярости Павла: тот осознал наконец, что англичане его просто-напросто используют. Но почему он не желал видеть, что и Бонапарт точно так же использует его?! Уитворт понимал всю опасность для своей страны новых взглядов Павла и решил во что бы то ни стало предотвратить грядущую беду.
Во что бы то ни стало! Любой ценой!
Ему помогала Ольга Александровна, потому что по-прежнему пылко любила Уитворта, и всякий, кто становился поперек дороги обожаемому человеку, становился и ее заклятым врагом.
В 1800 году Павел счел необходимым вернуть Платона Зубова из-за границы. Слишком уж зазорно вел себя там этот человек, оставшийся невероятным красавцем и непревзойденным юбочником. Сначала он возил за собою всюду какую-то девицу, переодетую камердинером, потом в Теплице назойливо ухаживал за красавицей эмигранткой Дарош-Эймон, наконец приволокнулся за молоденькими принцессами курляндскими, влюбился в старшую из них, Вильгельмину, а когда отец не согласился на брак, решил похитить ее.
Сделался большой скандал. Однако, вернувшись в Россию, Зубов сумел наладить отношения со двором и императором, благоразумно посватавшись к дочери графа Кутайсова. Таким образом, он снова попал в милость к Павлу, которому очень нравилась эта некрасивая, но добродетельная юная особа, его крестница. О том, что девушка совершенно потеряла голову при виде рокового красавца Зубова, императору благоразумно не сообщали…
Тучи над головой Зубовых как будто рассеялись, однако всякий мало-мальски разумный человек понимал: при Павле никогда нельзя быть уверенным в прочности своего положения. Зубовы не забыли своего печального опыта и готовы были обезопасить себя. Таким образом, и семейные узы, и личные чувства заставляли Ольгу Александровну примкнуть к лагерю недовольных павловским царствованием.
Ведя жизнь неравномерную, то скромную до суровости, то рассеянную, Павел тем не менее требовал от аристократии сдержанности в обычаях и привычках. Трудно было петербургскому большому свету после шумной и веселой жизни екатерининских времен привыкать к новому течению, но Павел шутить не любил. Великосветские приемы волей-неволей поблекли и притихли. Однако вся столица знала дом на Английской набережной, где можно было весело провести вечер, ничем не рискуя. Это был дом Ольги Александровны Жеребцовой.
Когда семья Зубовых собралась в Петербурге и вновь попала в милость, у Ольги Александровны открылся салон и пошли почти ежедневные веселые пиры, которые оплачивал Уитворт. Благодаря неиссякаемому кошельку благородного лорда по вечерам в доме на Английской набережной шампанское лилось рекой, гости наслаждались всеми затеями французской гастрономии.
Разумеется, если бы император знал про эти сборища, он не потерпел бы их. Но он ничего не знал и знать не мог: один из частых посетителей и давних поклонников Ольги Александровны был граф фон дер Пален, военный губернатор Петербурга и прочая, и прочая, и прочая. Тайная полиция работала под его начальством, все донесения ее агентов проходили через его руки, и Пален давал движение только тем доносам, в которых не упоминались имена Жеребцовой и ее гостей.
Конечно, не одни пиры составляли суть вечерних собраний у Ольги Александровны. Там сходились и члены английского посольства, и гвардейская молодежь, оттертая на вторые роли любимчиками Павла гатчинцами, многие сановники, верные традициям екатерининской эпохи, а также некоторые лица, ожидавшие много хорошего от наследника, но не особенно преданные императору с его пугающими причудами.
Тем временем отношения между Россией и Англией обострились настолько, что Уитворту пришлось покинуть Петербург. Следом уехала из России и его возлюбленная. Но маховик заговора уже начал раскачиваться, и отсутствие или присутствие этой пары более не влияло на ход дела. Даже если первым, идею переворота высказали Уитворт и Ольга Александровна, теперь заговор опирался не на них и не на английские деньги.
Зубовы были достаточно богаты… Переворот 11 марта ясно доказал это. Насколько было известно Каразину, Ольга Александровна была в это время в Берлине. Бедная графиня Толстая, не имея никакой надежды на взаимность, по слухам, тоже скиталась где-то по европейским столицам, изнемогая от любви к красавцу-лорду. Да бог с ней, с Толстой. По тем же слухам, Ольга Александровна собиралась в Лондон. Может ли быть так, чтобы она решилась ни с того ни с сего воротиться в Петербург, причем инкогнито?
“Да нет, — одернул себя князь Каразин, — что за чепуха! Ну не может, Никак не может Ольга Александровна оказаться сейчас в Петербурге! Появись она здесь, об этом уже знал бы весь город. Вот именно. Теперь, когда ее братья в числе героев переворота… Ольга Александровна подняла бы такой шум вокруг своего возвращения! Глупый мальчишка явно что-то напутал, а я, дурак старый, готов повторить его ошибку”.
Он огляделся — и чуть не выругался вслух. “Глупого мальчишки” рядом не было.
Вот те на! Куда он подевался? Что случилось?!
Март 1801 года.
Двор, запертый в Михайловском замке, охранявшемся наподобие средневековой крепости, тем временем влачил скучное и однообразное существование. Поместив свою признанную любовницу, княгиню Гагарину, и непризнанную, мадам Шевалье, здесь же, император уже не выезжал из дворца, как это он делал прежде. Даже его верховые прогулки ограничивались так называемым третьим Летним садом, куда, кроме самого Павла, императрицы и ближних лиц свиты, никто не допускался. Аллеи этого парка или сада постоянно очищались от снега, но все-таки были тесными и неудобными. Во время одной из таких прогулок (это было именно 11 марта) Павел вдруг остановил коня и, оборотись к шталмейстеру Муханову, оказавшемуся рядом, взволнованно сказал:
