Он остановился, будто налетел на стеклянную стену, тяжело дыша, отирая лоб и пытаясь привести в порядок мысли. Нет, в самом деле — он гонит незнакомку, словно олень свою самку. А ведь мечется он по этим коридорам и комнатам для того, чтобы восстановить свое доброе имя и защитить честь, а вовсе не для того, чтобы опрокинуть желанную на первый попавшийся канапе и снова… снова… о господи!
Не будет этого, никогда не будет, вдруг понял Алексей, ведь гонит он не просто женщину, а врага. Тысячу раз прав мудрый князь Казарин: она желала ему зла, она обрекла его на страдания. Так, значит, надо вырвать ее из сердца и из плоти своей.
Алексей согнулся, схватился на грудь: почудилось, что ударили его ножом, так вдруг сделалось больно. Пытаясь восстановить силы, прогнать с глаз незваные слезы, он несколько раз глубоко вздохнул — и обнаружил, что влекущий аромат исчез, словно и не было его никогда.
Да что такое?! Неужто незнакомка и впрямь была призраком — всего лишь призраком, вызванным из небытия разгоряченным воображением погибельно влюбленного мальчишки?
Мигом все трезвые мысли были забыты, он опять превратился в ошалелого зверя… и в то же время сделался беспомощен, будто заблудившийся ребенок.
Постоял, озираясь, но ничего не разглядел в темноте большой залы, куда влетел, сам не зная когда и как. Очертания ее терялись во мраке, здесь было душно, влажно, пахло сырой землей. Оранжерея, что ли? Зимний сад? Кто-то говорил: теперь у богатых вельмож весьма модно разводить в домах подобные сады, ну а князь Зубов, конечно, не мог остаться в стороне от такой приятной моды, дающей возможность ему блеснуть своим баснословным состоянием. Теперь понятно, почему Алексей больше не чувствует запаха духов: его поглотили другие ароматы, более сильные, жгучие, назойливые, даже чувственные, Но, увы, оставляющие его равнодушным.
Он немного успокоился, постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Постепенно из причудливого мрака выступали очертания каких-то деревьев, цветочных кустов, обвитых лианами. Матово светились бледные цветы, словно загадочные женские лица. Алексей побрел куда-то, не видя, не понимая, куда он идет, раздвигая низко нависавшие ветви, путаясь в лианах. От пряной смеси ароматов застучало в висках, закружилась голова. Воздух был густым и тяжелым, будто темное вино. Куда он стремится, где он вообще находится? Что это вокруг — сон или райский сад?..
Внезапно что-то явилось пред Алексеем — сгусток тьмы отделился от мохнатого ствола пальмы и обрел очертания худощавой невысокой человеческой фигуры, облаченной в черный короткий мундир.
— О господи! — воскликнул от неожиданности наш герой. Человек в черном коротко хохотнул, и этого звука было вполне достаточно, чтобы Алексей узнал его и понял: не бога надо призывать, а дьявола. Ведь из мрака зимнего сада, словно из бездны ада, явился один из несомненных подручных врага рода человеческого.
Нет, не черт это был и не бес, а… Бесиков
Март 1801 года.
Вечером, уже после ужина в Михайловском замке, в доме Палена собрались обычные гости. Николай и Платон Зубовы, Беннигсен, Александр Аргамаков и Петр Талызин из Преображенского полка, командир Кавалергардского полка Уваров, граф Петр Толстой и Депрерадович — командиры полка Семеновского, князь Борис Голицын и Петр Волконский, любимый адъютант великого князя Александра, капитаны Иван Татаринов и Яков Скарятин, поручик Сергей Марин и корнет Евсей Гарданов, бывший секретари императрицы Екатерины Трощинский, отставной полковник Алексей Захарович Хитрово и некоторые другие фигуры, которым было предназначено играть ведущую роль в будущем перевороте.
Одноногий Валерьян Зубов не явился — как, впрочем, и вполне здоровый Никита Панин. Однако хватало и собравшихся. Все были в полных мундирах, в шарфах и орденах, как если бы готовились к параду — или смертельному бою. Гостям разносили шампанское, пунш, дорогие вина. Не пили только хозяин дома и Беннигсен. Наконец Пален произнес краткую, сдержанную речь. Он говорил о бедственном положении страны, о том, что самовластие императора губит ее, и есть только одно средство предотвратить еще большие несчастья: принудить Павла отречься от трона. Сам-де наследник признает эту решительную меру и подтверждает свое согласие тем, что прислал в ряды заговорщиков своего любимого адъютанта.
Речи о будущей участи императора не было. Пален, конечно, отдавал себе отчет в том, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, да и Зубовы едва ли были преисполнены иллюзий, однако остальным и в голову не приходило, что жизни Павла может угрожать серьезная опасность. Мало кто помнил одного из первых организаторов сего комплота, Осипа де Рибаса, умершего прошлым декабрем. Он любил повторять, как пишут в пьесах, “в сторону”: “Понадобится везти низвергнутого императора в крепость по Неве, а ветреной ночью, на холодной, бушующей реке всякое же может статься…”
Наконец заговорщики были готовы выступать. Уже к полуночи генерал Депрерадович с первым Семеновским батальоном, полковник Запольский и князь Вяземский с третьим и четвертым батальонами Преображенского полка выступили на сборное место у верхнего сада подле Михайловского замка.
Было темно, дождливо и холодно,
Заговорщики разделились на два отряда: один под началом Беннигсена и Зубовых, другой под предводительством Палена. Впереди первого шел также адъютант лейб-батальона преображенцев Петр Аргамаков, брат генерала Александра Васильевича. Он исправлял должность плац-адъютанта замка. Петр Аргамаков обязан был доносить лично Павлу обо всех чрезвычайных происшествиях в городе: о пожарах и прочем. Император доверял ему безоговорочно, вплоть до того, что Аргамаков имел право даже ночью входить в царскую опочивальню. Ценность его для заговорщиков была неизмерима, потому что только по его требованию во всякое время дня и ночи сторож опускал мостик для пешеходов через водяной ров. Без этого моста попасть ночью в замок было бы невозможно. Зубов и его сообщники уже подошли к замку и пересекли мост, опущенный Аргамаковым, Генерал Талызин двинул батальоны через верхний сад и окружил ими замок.
В этот сад на ночь всегда слеталось бесчисленное множество ворон и галок; перепуганные движением людей птицы огромной каркающей тучей взвились над садом. Многие приняли их крик за дурное предзнаменование.
Особенно встревожен был генерал Талызин, он недоумевал, он нервничал: по начальному плану его группе предписывалось идти прямиком во дворец, двигаться в опочивальню императора. Пален изменил распорядок буквально за час до выступления, Талызин не мог возразить, не вызвав к себе подозрений. А подозревать его было в чем. Ведь Петр Александрович намеревался всего-навсего с триумфом спасти императора, поджидая его в спальне Марьи Федоровны и распахнув спасительную дверь в самую опасную для Павла минуту. Он намеревался явиться этаким ангелом-хранителем и позволить императору бежать. Талызин был в душе такой же актер, как и сам Павел. Он обожал эффектные сцены и намеревался сегодня разыграть одну из них. По его замыслу, Павел должен был немедленно приблизить к себе своего отважного спасителя! Палену предстояло отступить — честолюбивый Талызин мечтал стать генерал-губернатором и первым министром. Но он мечтал отодвинуть не только Палена, но и отца Губера и самому занять то место, которое захватил в сердце и приемной государя пронырливый иезуит.
