Когда я был ребенком, мы играли в ковбоев и индейцев (я и в детстве слыл радикалом). Мои дети без этого уже обходились, не говоря о внуках.
Размышляя о переменах, я начинаю подозревать, что истеричная политкорректность стала во многом результатом уныния по причине того, что в 1992 году уже нельзя было отпраздновать 500-летие высадки Колумба в Новом Свете так, как можно было бы это сделать лет тридцать назад. Сейчас гораздо лучше понимают, что тогда происходило.
Я не говорю, что теперь все прекрасно, но улучшения налицо практически в любой сфере. В XVIII веке люди поступали друг с другом ужасно. Спустя столетие права трудящихся в США подвергались нестерпимому ущемлению.
Даже пол века назад дела были плохи. На Юге продолжалось непристойное угнетение чернокожих. Возможности женщин оставались резко ограниченными. В высших классах процветал антисемитизм. Список можно продолжить.
В 1950 году, когда я пришел в Гарвардский университет, там почти не было преподавателей-евреев. Когда мы с женой искали там дом, риелторы говорили, что там, где нам нравилось, «будет некомфортно». К черным, ясное дело, относились гораздо хуже.
1890-е годы — «веселые девяностые» — для рабочих запада Пенсильвании были совсем не веселыми. Их нещадно тиранил великий пацифист Эндрю Карнеги, вызывавший в Хомстед (и в другие места) войска.
Только спустя лет сорок, уже в 1930-х годах, люди стали соглашаться говорить о событиях того времени. Выросшие в тех краях утверждают, что их родители (или деды-бабки) боялись об этом рассказывать до самой смерти.
В 1919 году (или примерно тогда), почти через тридцать лет после Хомстеда, металлисты запада Пенсильвании снова устроили стачку. Профсоюзная активистка мать Джонс (1830-1930), которой тогда было уже 90 лет, решила перед ними выступить. Но полиция, не дав ей рта открыть, утащила ее с трибуны и бросила в тюрьму. В те времена не церемонились.
В 1920-х годах — «Бурных двадцатых» — контроль со стороны бизнеса казался тотальным, и меры, которыми это достигалось, «вряд ли хотя бы отдаленно напоминали демократию», как выражается политолог Томас Фергюсон. Он описывает государственные репрессии, насилие, запрет профсоюзной деятельности и суровость управляющих.
Историк профсоюзного движения из Йельского университета Дэвид Монтгомери, подробно исследующий этот период, пишет, что современная Америка «создавалась через протесты ее трудящихся и непримиримую борьбу в недемократичной Америке». А 1920-е годы — не такое уж далекое прошлое.
В начале 1960-х на Юге царствовал террор; теперь все совсем по-другому. Усилия по обеспечению всего населения достойной медициной начались только в 1960-х годах, борьба за защиту окружающей среды — и того позже, в 1970-х.
Сейчас мы пытаемся сохранить хотя бы минимум системы здравоохранения; тридцать лет назад бороться было не за что: не существовало даже этого минимума. Так что прогресс налицо.
Все эти перемены произошли благодаря неустанной, самоотверженной борьбе. Это нелегко, перспективы подолгу кажутся безрадостными. Конечно, всегда можно отыскать примеры, как новые веяния подвергаются искажениям и превращаются в способы угнетения, карьеризм, самовозвеличивание и т.д. Но в целом перемены приводят к большей гуманности общества.
К сожалению, эта тенденция не затрагивает сердцевину власти. Дело в том, что основные институты терпят ее, тенденцию, до тех пор, пока она не начинает покушаться на самую суть — на их власть, их господство над обществом, а оно на самом деле только усиливается. Если бы новые веяния стали влиять на распределение власти, мы стали бы свидетелями нешуточного противостояния.
Корр.: Хороший пример того приспосабливания, о котором вы толкуете, — «Дисней». Компания эксплуатирует рабочую силу в третьем мире — на Гаити и т. д., зато в США она проводит очень либеральную политику касательно прав секс-меньшинств и здравоохранения.
Это полностью вписывается в систему корпоративной олигархии. Нам твердят, что все люди одинаковые. Они и впрямь равны: в равной степени не являются хозяевами собственной судьбы, пассивны, апатичны, покорные потребители и трудяги. У тех, кто наверху, прав побольше, но и там не важно, кто они: черные или белые, зеленые, геи, гетеросексуалы, мужчины, женщины...
Корр.: Вы опоздали на свою лекцию в Ванкувере. Что случилось?
Встречу организовало рабочее движение Британской Колумбии. Мое выступление должно было начаться в семь вечера. Я вполне успевал, но потом все пошло наперекосяк: самолет опоздал, и я задержался почти до одиннадцати.
К моему удивлению, меня еще ждали 800—900 человек: смотрели документальные фильмы, устраивали дискуссии. Час был поздний, и, чтобы не мучить их лекцией, я сразу предложил дискуссию. Она получилась очень оживленной и длилась часа два.
Корр.: Ближе к концу «вопросов и ответов» вас спросили о силе системы и о том, как ее изменить. Вы сказали: «Система очень слаба. Она выглядит сильной, но ее легко изменить». В чем вы видите эту слабость?
Она видна на любом уровне. Мы уже об этом говорили, но вот, если вкратце:
Людям система не нравится. Как говорилось выше, 95 процентов американцев считают, что корпорациям следует пойти на сокращение своих прибылей в пользу работников и местностей, где они функционируют: 70 процентов полагают, что у бизнеса слишком много власти, 80 процентов — что у трудящихся мало возможностей участвовать в происходящем, что экономическая система по сути несправедлива, а правительство бездействует, заботясь только о богатых.
Корпорации — главная система власти на Западе — существуют согласно уставам, утверждаемым штатами. Имеются юридические механизмы аннулирования этих уставов и передачи корпораций под рабочий или местный контроль. Для этого потребовалось бы демократически организованное общество, и этого не бывало уже сто лет. Но права предоставлены корпорациям судами и юристами, а не законодательством, поэтому нынешняя система власти может быть очень быстро размыта.
Конечно, работающую систему не устранить простым применением закона. Внутри существующей экономики, в умах трудящихся, на местах должны быть предложены альтернативы. Возникающие в связи с этим вопросы проникают в самую суть принятия решений и контроля, здесь затрагиваются краеугольные камни человеческих прав. Далеко не банальные темы!
Коль скоро правительство находится в той или иной степени под контролем общества — по меньшей мере потенциально, — то и его можно модифицировать.
Около двух третей всех финансовых транзакций в глобальной экономике происходит в областях, где доминируют США, Япония и Германия. Там повсеместно — по крайней мере в принципе — уже существуют механизмы, позволяющие обществу контролировать происходящее.
Корр.: Люди тяготеют к организациям и движениям.
Если люди узнают о конструктивных альтернативах и о начале действия механизмов их реализации, то окажут активную поддержку позитивным переменам. Нынешние тенденции, многие из которых очень опасны, далеко не так глубоки и потому вовсе не неизбежны. Это не означает, что конструктивные изменения произойдут во что бы то ни стало, просто шанс есть, и он велик.
Сопротивление
Корр.: Кто знает, где усядется новая Роза Паркс — темнокожая американка (1913-2005), чей отказ сидеть на заднем сиденье автобуса в г. Монтгомери, штат Алабама, в 1955 году привел к бойкоту автобусов.
Роза Паркс — очень отважная и достойная женщина, но она пришла не на пустое место. Потребовались образовательные и организационные усилия, борьба, и она оказалась избранницей, чтобы сделать то, что сделала. Именно такие усилия нам надо разворачивать и теперь.
Корр.: В США очень низкий процент членства трудящихся в профсоюзах, но во Франции он еще ниже. Тем не менее там поддержка всеобщих забастовок — когда встают целые города, а однажды даже встала вся страна, — чрезвычайно велика. Чем вызвана такая разница?
Одна из причин — власть бизнес-пропаганды в США, исключительно успешно нарушающей связи между людьми и их чувство взаимной солидарности. В нашей стране развитая индустрия связей с общественностью, она до сих пор самая передовая в мире. Кроме того, здесь базируется мировая индустрия развлечений, и ее продукция — это по большей части вид пропаганды.
Хотя чисто капиталистического общества в природе нет (и не могло бы быть), США располагаются на «капиталистическом краю». Здесь всем распоряжается в большой степени бизнес, много расходующий на маркетинг (а это, по сути, организованная форма обмана). Реклама в значительной степени выведена из-под налогообложения, а значит, все мы оплачиваем свою привилегию служить объектами контроля и манипуляций.
