Однако в планетарном смысле слава богу, чтоб это совершилось быстро и без превеликой крови. Вот моя программа-минимум. Кроме события, взорвавшего Россию, еще большее событие в том, что Москва отступила. И на базе игры выкристаллизовалось соглашение. Республики стали странными полугосударствами. Не будет одинаковой политической и общественной постройки. Не может быть унитарности, им уже никогда этого не добиться. Никто не экспортирует во все эти страны ни европейскую, ни какую угодно единую модель — они станут разными. И дать этому процессу некровавый ход еще можно.
— Ты столько лет потратил, чтобы опознать в русской истории маятник власти, сжимающийся до размеров Кремля, чтобы потом снова размахнуться на полпланеты. То, что я вижу сегодня, это он, несомненно.
— Я уже начал писать про это. Распространиться, чтоб развернуться затем во всю заключенную ширь. Но спросим себя: не пожирает ли каждый раз эта ширь исходный пятачок? Вот мой вопрос. А исходный пятачок — это Белый дом с интеллигентами, которые там собрались. Этот пятачок не развернуть в пространстве!
— Зато есть восставший Центр и новый пожиратель пространств, Борис Николаевич. Теперь, развалив Союз, он выступает в роли собирателя власти, а не раздатчика, как вчера. Он обменял все на абсолютную московскую власть. Я не говорю, что он плох, но такова заданная ему сценарием русской власти роль.
— Альтернатива есть. Она может состояться или нет, но только внутри процесса суверенизации. Ни в чем другом альтернативы не найти. Может, я утопист, но считаю, что внутри РСФСР процесс уравновесит только суверенизация русских территорий. Единственное, что может выровнять процесс, — регионал-федерализм. Когда будет Дальневосточная республика, Сибирские республики, Республика Большой Урал.
Чему на деле надо бы удивляться? Удивляться надо тому, что Союз держался столько десятилетий. Какой же прессинг, какая инерция и какая вовлеченность рядового советского человека во все дали Союзу продержаться столько лет.
Чем держалась советская цивилизация? Она нечто давала каждому втянутому в процесс, разным по-разному. Кому возможность подняться наверх и вкусить, кому из националов возможность что-то получить. И только под конец стала у всех отнимать. Теперь кажется, что вся советская история один только геноцид. А самогеноцид? Самогеноцид — особый русский тип геноцида.
Я знаю только, что обновить идею человечества уже нельзя. То была потрясающая идея — аэволюционное породнение всех, не подчиненное эволюции Homo sapiens. Претворяющего тот вид в состояние, по отношению к которому все различия не более чем варианты братства. Но эта идея израсходовала себя. Она создала Мир, где мы живем, — страшный Мир, где жить мы больше не сможем. Но то был великий Мир. Читайте Брэдбери — наша марсианская цивилизация достигла высот, она породила гениев. Она дала Гауди. Она дала музыку, какой никогда, может быть, Вселенная не услышит больше. И она же сделала Мир таким страшным, где нельзя жить. Самым великим и самым страшным. Мы сделали свое дело, другая идея идет нам на смену… А может быть, на смену вообще не нужна идея? Может быть, жить надо так, как живут испанцы?
Часть 11. Есть ли будущее у прошлого
155. Советская действительность была русской. Второй русской действительности может не получиться
— Примитивная мысль, совершенно не оригинальная. О параллельном в человеке, что ставит себе задачи, к чему-то готовится, часто предвосхищая то, что будет потом. И второе — повседневное, что составляет основной поток бытия. Когда эти начала сливаются, происходит сложение. Сложилась сталинская действительность. То есть советская действительность, которая еще была русской. От чего мы в СССР погибали, понятно. Почему она пришла к концу, и пришла ли она к концу, другое дело. Но второй раз это сложение не повторится! Оно никак не давалось XIX веку и только раз получилось в ХХ.
— В который раз?
— В постоктябрьский советский период вышло же? Два процесса соединились, сформировав грандиозную и, конечно, тяжкую советскую действительность русской культуры. Главное, что такое стало возможно! А сейчас расслоилось. Движение мыслей и слов не привязывает себя к потоку жизнедеятельности, вместе с тем не давая соединиться с ним. Произошло отслоение, очаг инфицирован…
Я к тому, что на этот раз второй русской действительности не получится.
156. Случай Юрия Трифонова. «Дом на набережной» — прошлое, с которого совлечена его святость
— Что я мог бы сказать в отношении этого семидесятилетнего прошлого?
У Юрия Трифонова его «Дом на набережной» — это дом мертвых при жизни, которым еще предстоит быть убитыми. Вместе с тем автор не находит сегодня в жизни других единокровных ему людей. Эти же — самоубийцы, готовящие свое собственное убийство. Прошлая жизнь во всех проявлениях принадлежит человеку и людям. Не может быть, чтоб прошлое как сфера жизни принадлежало Лубянке или Институту российской истории! Нет, такого не будет больше. И отношение к случившемуся с нами в прошлом стучится сегодня.
Мы ушли от апологетики, поменяли знаки и переворачиваем картину. Но что вышло? Демонстируемая этим власть позволения, адресованная человеку, поощрила его к насилию. Русский самогеноцид поощряет прошлое, с которого совлечена святость — десакрализированное прошлое. К этому еще добавилась преступная жизнь в безнаказанности.
Человек не догадывается о разнообразии человеческих поведений, включая свое. Он не доверяет сложности, не признает актов милосердия. Высокие поступки духовной солидарности — все, чем была в советском мире поддержка человека человеком, — как малозначимые, ушли из картины. Но ведь это было! Без этого советские люди не жили, и не выжили бы. Без этого неосуществим был даже сам советский тоталитаризм! Когда Шаламов, бессмертный Варлам Шаламов, говорит в «Колымских рассказах» о том, что в лагере человеком нельзя остаться, он опровергает это, собой и своей книгой.
Вот страшная вещь — уничтожение более двух миллионов евреев на оккупированных немцами территориях СССР. Оно осуществлялось не только немцами, были местные пособники — что сделано, чтобы мы свой печальный опыт осмыслили? Почти ничего. А что сделано, чтоб отметить акты спасения — редкие и немногочисленные подвиги спасения евреев советскими людьми, рисковавшими при этом жизнью? Ничего вообще.
Речь не о том, что стало много чернухи, давайте окропим ее розовой водицей «духовности». Это никого не возвысит и не питает. Питают картины человеческих действий и помыслов, необычайное разнообразие микропоступков, в которых заключена обыденная жизнь. Надо позволить себе заглянуть в тайну того, как мы жили в таких обстоятельствах и в чем оставались людьми. Как выживал и развился в этих обстоятельствах интеллект, высокая наука, что требовало драгоценных усилий. Не исследовать всего этого — значит поощрять в себе человека-убийцу! Толкать советского человека к тому, чтобы он убивал и убивал еще, ища расплаты за «проклятое советское прошлое».
Дом на набережной опустел, а наши дома полны людей, и между ними есть связь. Связь между тем, как мы относимся к прошлому, не исключая оттуда никого в роли действующих лиц, — с тем, как относимся друг к другу. Пиная прошлое, мы в окружающих встретим лишь злобных ненавистников. Человек, поправший прошлое, зарабатывающий на его оплевывании, опасен для соседей по дому и по жизни. И он уже незримо, флюидами готовится стать убийцей.
157. «Россия, которую мы потеряли» и другие тренировки ненависти
— Людям нашей цивилизации свойственна такая занимательная, трагичная, такая неотъемлемая от нас игра — восстанавливать мертвые репутации. Люди любят погибшие репутации, любят забытые упущенные идеи. И это входит в статус человеческого существа. Нам жаль этих людей, они нас занимают, они часть нашего «я». Таков статус движения внутри культуры, без этого мысль недотягивается до реальности.
Впрочем, это предполагает запас необходимого времени последействия в человеческой мысли. Вопрос в том, не исчерпался ли ресурс времени, не отнято ли у нас это свойство? Не погубил ли его ХХ век? Не оказывается ли, что, приобщаясь к судьбе и оттенкам мысли Платона, мы сами уже не меняемся — поздно! Глядя на все такое, человек моего типа ощущает обиду: неужели тебе нечем ответить им, справиться с этими? А может, и не надо справляться?
— Московская публика заигралась в отложенную контрреволюцию. В своих фантазиях они убедили друг друга, что сегодня переигрывают 1917 год и революцию Ленина.
— Давай поймем друг друга в тесном кругу желающих друг друга понять. Однажды событийная волна подвигнет нескольких из нашей среды на то, чтобы начать действовать, влияя как-то другим способом.
