— Лифшицу понравился «В круге первом»?
— О, да, Гуль приводил цитаты. Интересно, кто чего ждал в СССР от Солженицына. Солженицын поначалу колеблется, ведь нельзя сказать, что в шестидесятые он категорически отвергает советский строй. Конструкция Гуля наводит на вопрос — какого мессию ждали в СССР шестидесятых? На Солженицыне сошлась масса надежд, и каждый боролся за свое ожидание от Солженицына!
— Забавно. С Лифшицем связано одно мое воспоминание частного характера. Во время войны он жил в помещении Третьяковки, где одно время был замдиректора галереи. Как-то в ожидании гостей Михаил Лифшиц[34] спешил домой. Нес выданную по талончику водку, почти бегом. Руки дрожат, во дворе споткнулся и разлил драгоценную! Вот лежит наш Михаил Александрович, столп ортодоксии, на брюхе и слизывает с травы остатки пайковой влаги. Находясь в шоковом состоянии! Сильнейшее потрясение.
— А что, и водку давали по талонам?
— Да, в тылу ее выдавали советским писателям, а Третьяковка, возможно, была приписана к писательскому дому в Лаврушинском. Но я, собственно, о Солженицыне.
Солженицын в своем многотомном фельетоне «Красном колесе»[35] поначалу думал воскресить старую Россию, зашедшую в тупик, но подлинную. С итогом, который мог стать другим. И этим «другим» вымарать сбывшийся революционный. Однако, будучи писателем, он не смог этого сделать! Надо воздать ему должное. Не сумев воскресить старую Россию образными средствами, не сумел и привести ее к той точке, где бедная агонизирует и кончается, физически перестает существовать. Тогда где же та, другая — настоящая? Другая и есть ликвидатор империи! Это она уничтожает остатки старинного русского Мира.
Его писательская неудача важна, если даже не испытывать к Солженицыну симпатий. Что и вообще не обязательно — разве все испытывают симпатии к Толстому?
— Слушай, а многие русские писатели симпатичные люди? Сильно симпатичен Тургенев? Симпатичен Некрасов? Кто не страдалец и не убит, тот мало симпатичен.
— Нет, ты подменил слово. Я сказал «испытывать симпатию», а не «симпатичный», но сейчас говорю о тех, кто не испытывает. Солженицын, который натянул на себя миссию и демонстрирует ее читателю, рискует терять его доверие. Но сквозь это надо помнить о роли, которую он взял на себя, переламывая шестидесятые.
Как упразднение Советского Союза могло пойти по Горбачеву или по Ельцину, так выход из шестидесятых был возможен по Твардовскому или по Солженицыну. И публицистика его полна двусмысленности. Даже во времена Брежнева он обращался не к кому-нибудь, а к вождям СССР! Свой финал романа он поражением не считает, но у него достало художнического чутья прерваться. Не связывалось дальше, не получалось!
Хватило чутья показать, как старая Россия исчерпала истоки жизненной энергии в тех аспектах, которые для него непременно важны. Конец он затянул, на убийстве Столыпина зря не кончил, но этого не поставишь ему в упрек.
Странно требовать, чтобы Солженицын глядел на царскую Россию еще и другими глазами, видя в ней море человеческих бедствий. Во-первых, как человек Архипелага он те бедствия и за бедствия не считает, а при его взгляде на русскую историю тем более. Солженицын вообще к горю вполне равнодушен. Но при той исключительности, которая ему свойственна, и эстетическом монизме, вытекающем из советской жизни и литературы, он исчерпал старую Россию в старом ее русле. Тогда куда же идти? Та, другая, откуда начала сама себя — из пустоты?
В послесталинских спорах о непорочной русской истории, которой следовало бы остановиться на феврале 1917-го, Солженицын поставил жирную точку, дав аргументированный приговор их никчемности. И вышло так, что «Красное колесо» — странный солженицынский аргумент в пользу неотвратимости ленинской революции!
151. Почему советский антисталинизм 1950-х остался пацифистским? Кеннеди, президент, которого должны были убить
— Почему молодое поколение, восставшее против отцов, конформистов тоталитарного времени, на Западе стреляло, а у нас в СССР нет? Решили действовать иначе. Ведь не было советского позыва к террору. И почему те — там — стреляли? Перемешивание поколений много значит, и еще доверие к советской власти, сумевшей после XX съезда пойти дальше. Но не стреляли же! Конечно, Лубянка не полиция ФРГ. Но было все же ментальное затруднение. В Европе террор — реакция людей, которым свобода досталась от рождения, а советские люди к минимуму ее должны пробиваться, сами. Власти в людей стреляли, это да, при Хрущеве на улицах убивали, но люди не отстреливались.
— В Москве конца пятидесятых бродила идея о покушении на Хрущева. Около Г. С. Померанца в кружках эту идею обсуждали. Активная молодежь муссировала идею убить Хрущева — немножко конспирации, немножко поэзии.
— Но и тут разница, Глеб, — молодые немцы стреляют в конформистов. Они не целят в главную политическую фигуру.
— Чего не скажу об американцах. Убийство Джона Кеннеди сделало юность моего поколения неслыханно романтичной.
— Мне Кеннеди близкий человек. Он выпал из президентской нормы Америки и в образе президента США стал неприемлем. Это очень облегчило его убийство. Но как без него понять шестидесятые годы и людей шестидесятых годов? Он центральная фигура шестидесятых. Президент на официальном приеме мог подсесть к гарвардскому профессору и проговорить несколько часов, не обращая внимания на остальных. Его отношения с Мартином Лютером Кингом отдельная история. Кеннеди вывел Кинга во внутренний сад Белого дома и сказал: готов вам помогать, но мне доложили, что у вас есть связи с коммунистами? Тот ему: они же люди, я не могу прервать личные отношения. Что ж, говорит Кеннеди, только говорите с ними потише — мы вас прослушиваем!
— Кеннеди был слишком хорош для того, чтобы остаться президентом?
— Слишком непохож на президента, чтобы быть президентом в той прежней Америке. Америка позже других включилась в сексуальную революцию. Позволяя себе романы напропалую, президент выглядел как простак, чем облегчил мафии убийство. Такого президента, с точки зрения мафиози, убить можно. Поздней могли появиться Картер и Рейган, когда что-то в Америке сдвинулось. Но тогда страна не была подготовлена к такому президенту.
Необычность поведения выдает человека, которого, уж прости меня, должны были убить. Проще было нажать на курок.
— А кто центральная фигура для Союза шестидесятых — Солженицын? Хрущев?
152. Центральные фигуры времени: Сахаров, Твардовский, Солженицын
— Что такое центральная фигура времени? Редчайшие случаи! В истории советского духовного раскрепощения их всего два: Твардовский конца шестидесятых годов и Сахаров семидесятых на переходе в восьмидесятые. И каждый, исполнив роль, уходит в небытие. Андрей Дмитриевич перед смертью был уже совершенно спокоен, только устал. Он просто выполнял свою судьбу. Выбор был им сделан когда-то давно, в 1968-м, а далее оставалась судьба.
Кстати сказать, это хорошо прописано у Плеханова в тексте о Белинском[36]. Человек, который в силу совпадения ряда качеств и свойств в редчайших случаях, какие бывают в истории, оказал духовное действие на людей еще при жизни — а не постфактум, как духу более свойственно. Центральные люди влияют не только мыслями и поведением, они воздействуют сочетанием своих качеств. Отвержение всего, что образует духовное рабство людей, их самих пригибает к земле, при том что других они распрямляют.
Для меня важно, что приобщали к свободе нас люди, которые сами избрали для себя добровольную несвободу. И еще отношение центральных фигур эпохи к своим «Пилатам», Хрущеву и Горбачеву. Если развивать эту тему, напрашиваются параллели: Твардовский — Хрущев и Сахаров — Горбачев. Тут, конечно, надо бы и Солженицына ввести — смог он или не смог? Почему он, с моей точки зрения, так и не стал центральной фигурой — ни в эмиграции, ни здесь?
153. «Большевики открывают космос». Хрущевские поколения вступают во внутреннюю войну
— Когда поколения погибают, как наше, факт их гибели обращает к началу. Возникает пространство для некоторого произвола или свободы, потому что воображаешь, кем они были к моменту гибели. Гибель соединяет несоединимых.
— Смерть работает как заместитель преемственности поколений.
— Моему поколению пришлось во взрослом состоянии еще раз начинать жизнь с азов. Когда мы уже с вами соприкоснулись, многое я ощущал через вас. Не мы вас повели, а мы включились в вас, хотя не полностью растворившись в вашем поколении.
