самоусовершенствования.
Что еще можно взять одному писателю у другого? Ничего. «Каждый пишет, как он дышит». Слова Окуджавы.
Подражать – значит изменять себе. Однако каждому человеку, независимо от профессии, хорошо иметь нравственный идеал. Для многих людей моего поколения нравственным идеалом были Дмитрий Лихачев, Ростропович, Сахаров. Для меня – Антон Павлович Чехов. Мне часто хотелось огрызнуться на несправедливость. Ответить тем же, типа «сам дурак». Но я задавала себе вопрос: «А Чехов бы стал огрызаться?» Никогда. Ну и я не буду.
При жизни творчество Чехова называли скучным, к нему клеили ярлык: «мелкотемье». Понадобилось время, чтобы литература Чехова стала классикой. Цветаева писала: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед».
Чехов умер в 1904 году, в самом начале XX века. Сейчас идет XXI век. Прошло 112 лет после его смерти, а драматургия Чехова востребована во всем мире, и его «скучные» пьесы нужны людям, проникают в них и вытаскивают из души самое сокровенное.
Я больше люблю читать пьесы Чехова, чем смотреть их. А рассказ «Черный монах» рождает во мне желание работать. Хочется все бросить, бежать к письменному столу и писать, не поднимая головы, быть лучше, талантливее, чем я есть на самом деле.
Творчество Чехова рождает в моей душе грусть и нежность, как хорошая музыка.
Сейчас, когда материя захлестнула наше общество, Чехов особенно нужен. Он появляется с палочкой, высокий, сгорбленный, одинокий, больной туберкулезом, и смотрит. Что он говорит? Ничего. Просто смотрит и молчит. И всем становится стыдно.
Мужчины класса «А»
В один прекрасный весенний день я зашла в гости к Стасику Долецкому.
Чем был прекрасен этот день? Во-первых, мне было тридцать лет и жизнь все время что-то обещала, а именно: любовь, путешествия, известность и богатство как результат известности.
Кто такой Стасик Долецкий? Выдающийся детский хирург, всесильный и тщеславный. Он черпал радость жизни из всего.
В тот самый день у него в гостях сидели Юрий Никулин с женой Таней. Они дружили – клоун и врач, поскольку семья Никулиных нуждалась в хорошем докторе. Были проблемы с ребенком.
Знакомство по необходимости переросло в сердечную дружбу.
Примерно то же самое было и в моем случае.
Моя маленькая дочка быстро миновала свою болезнь, но Стасик Долецкий придерживал меня в своих литературных интересах. Он писал какие-то мемуары, а я читала и говорила: «замечательно», хотя это было скучно и никому не нужно. Например, он советовал старикам каждый день вставать под душ. Мне казалось, что это само собой разумеется.
Итак, я зашла к Стасику и встретила там Никулиных. Какое-то время мы потрындели о том о сем. Юрий Никулин рассказывал анекдоты. Он знал их несметное количество. Непонятно, как эти анекдоты умещались в его голове.
Прошло два часа. Надо было расходиться. Никулины поднялись, и я вместе с ними.
Вышли одновременно. Спустились в лифте. Но выйти на улицу не получилось. Дело в том, что хлынул дождь, внезапно и мощно. Буквально как из ведра.
Напротив подъезда, как в тумане, виднелась белая «Волга» Никулиных. Юрий Владимирович бесстрашно нырнул под дождь, добежал до своей машины, распахнул дверцу и махнул нам рукой приглашающим жестом. Я и Таня рысцой потрусили к машине. Спрятались в ней. Таня хлопнулась на заднее сиденье, я – рядом с шофером, а именно с Юрием Владимировичем.
– Вы где живете? – спросил меня Никулин.
До недавнего времени я проживала в центре Москвы – семнадцать минут до Кремля. Но после рождения ребенка моя семья переехала в более просторную квартиру, которая находилась у черта на рогах, в конце Калужского шоссе, ближе к Калуге, чем к Москве.
– Вы подвезите меня к метро, – предложила я. – Я сама доберусь.
– Вы не ответили на мой вопрос, – заметил Юрий Владимирович.
– Не надо меня провожать, – взмолилась я. – Только до метро.
Дождевая вода заливала лобовое стекло, видимость нулевая.
– Где вы живете? – спросил Юрий Владимирович.
– Ну что ты пристал к человеку? – вмешалась Таня. – Тебе сказали – до метро, вот и вези до метро.
Юрий Владимирович не отреагировал. Как будто не услышал. Его лицо было непроницаемым.
Он меня не знал. Видел первый раз, а возможно, и последний. Я была ему не нужна, как говорится, «сто лет в обед». Но он не представлял себе, как можно выпустить под проливной дождь молодую женщину без зонта и на высоких каблуках.
– Где ваш дом? – переспросил Никулин.
– На Калужском шоссе, но не надо…
Я не люблю доставлять людям неудобства, а это было явное неудобство: час в одну сторону и час в другую.
– Я прекрасно доберусь на метро…
– Юра! – воскликнула Таня.
Ей не хотелось выбрасывать из жизни два часа. С какой стати? Кто такая эта Токарева? Не старуха, не калека и не Алла Пугачева. Почему они должны подвозить ее к самому подъезду?
Но у Никулина были свои заповеди. Мой статус не имел значения. Я – просто человек, беспомощный перед явлением природы. Я могу простудиться, поскользнуться и упасть, промокнуть до костей и потом трястись в метро в холодном компрессе. Лучше он потратит два часа и сохранит спокойствие души.
Юрий Владимирович протягивал руку помощи, когда человек в опасности. Мужчина класса «А».
Он стал выруливать машину на Ленинский проспект. Решение принято. Дождь стучал по крыше.
Таня поняла, что ей ничто не поможет. Насупилась. Обиделась. В конце концов, она тоже женщина и с ней тоже нужно считаться.
Все кончилось – и дождь, и дорога к дому. Можно забыть. Но я не забыла.
Поступок Юрия Владимировича был абсолютно бескорыстным. Он не рассчитывал, что я когда-то об этом вспомню и прилюдно скажу спасибо. Он просто подарил мне два часа своего времени, подставил ладони под дождь, который забегал мне за шиворот.
Но я не забыла. И сейчас, через много лет, я вспоминаю его решительный профиль, и мне хочется жить.
Я не знаю, как его зовут, сколько ему лет и какова его профессия. Не знаю ничего. Единственное, что запомнила, – лиловое пятнышко на нижней губе. И это все.
Он не молодой и не старый. Седой, но не полностью. Правильно сказать: седеющий.
Я увидела его по телевизору. В новостях рассказали ошеломительный сюжет: самолет терпел бедствие. Кончился бензин. Самолет должен был упасть, грохнуться из поднебесья вместе с пассажирами в количестве девяноста человек. Пилот понимал: надо сажать самолет. Но куда?
Блеснула полоска реки. Это лучше, чем ничего. Самолет стал снижаться, и вдруг пилот увидел взлетную полосу. Что за полоса? Хватит ли ее длины, чтобы посадить самолет?
