Отстать от своих батальонов, а то, чего доброго, еще допустить до себя полковой обоз — было бы бедою; и батальонные обозники ринулись вперед, обгоняя артиллерию и саперов.
Климов, уже перенесший свой наблюдательный пункт на городскую окраину, издали услышал топот сытых упряжек и скрип перегруженных повозок у моста.
— Вот до чего бесстрашные ребята! — сказал он, смеясь. — Им бы только теперь свои батальоны догнать, а то они так хоть до самой Вены на рысях пронесутся.
Обозы вкатились в узкие улицы и быстро укрылись во дворах. К обозам стали сходиться раненые, — обозники стали санитарами. Кирпичный завод был уже взят. Штурмовые группы углублялись в центральные улицы города.
Климов почесал висок.
— Слушай, — сказал он замполиту, не то советуясь, не то продумывая собственное предложение, — не посадить ли нам сейчас полк на колеса — на что придется: на лафеты, на самоходки, на танки, на фаэтоны и велосипеды, — да в преследование? За час мы не меньше двадцати километров сделаем, а?
Рука его потянулась к телефону, чтобы вызвать начальника штаба, но тот позвонил сам.
— Приказ, Николай Иванович, Выйти на северо-западную окраину и закрепиться.
— Опять рыть? Вот не везет нам!.. Вот судьба!
На длительную стоянку надежд, однако, теперь уже ни у кого не было.
Вспомнили, как на одной из центральных улиц из окна третьего этажа вдруг высунулась лошадиная морда и лениво стала наблюдать за боем внизу, а рядом с нею висел белый флаг, будто лошадь сама его вывесила на всякий случай.
— Как ее, чертяку, туда подняли?..
И хохотали до упаду, перебирая все возможные варианты.
— Кони и те уж стали белые флаги выкидывать… Ну, дальше некуда!
Офицеры сгрудились вокруг Кочегарова.
— Пенясов — молодец, — сказал Коган, ища глазами агитатора и не находя его. — Если бы он не заметил трубы под полотном и не позвал за собой бойцов, пришлось бы мне помутиться часа два…
— Пенясов геройский офицер, ей-богу героический! Замечательно воюет! — Макалатия выкрикнул свое мнение одним духом.
— У вас, Макалатия, тоже хорошо вышло, — сказал Кочегаров, — правильно сделали, что повернули на выстрелы. Я только хотел было послать к вам связного с приказанием на этот счет — смотрю, а вы уже сами повернули.
— Кто сам повернул? Макалатия? — Пенясов поднялся с земли, где он, никем не замеченный, лежа записывал в толстую клеенчатую тетрадь впечатления ночи. — Ты что же молчал, Шота? А я на капитана Кочегарова этот маневр записал. Придется, значит, переделывать.
— Ну, давайте, однако, устраивать батальоны, — заметил молчаливый Коган, — а то… война перерывов но любит.
Батальонные засмеялись, переглянувшись. Коган напомнил им любимую фразу Климова.
И они разошлись по батальонам, чтобы успеть к рассвету дать бойцам отдохнуть.
А Климов, о котором сейчас вспомнили комбаты, в это время пропускал мимо себя батальонные и полковые обозы.
— Цыгане! — кричал он, краснея от раздражения. — Капитан Горелик, это что такое, я тебя спрашиваю?
За обозными повозками шли разнузданные немецкие кони, торопились, загораживая все улицы, какие-то коровы, быки, овцы.
— Что я могу поделать, товарищ гвардии подполковник, скотина любит бежать за человеком, куда же ей деваться…
— А вы чего смотрите? Надо сбить гурт, вести особо. Трофеи подсчитаны?
— Подсчитаны, — оказал начальник штаба. — Уничтожено нами четыре танка, девять орудий, одиннадцать пулеметов да захвачено восемнадцать пулеметов. Двести немецких трупов на поле боя. А пленных всего шестеро.
— А надо бы все-таки уточнить, с кем дрались, — сказал Климов.
Позвонил Кочегаров.
— Приведи людей в порядок, — сказал он, — подполковник сегодня будет, наверно, смотреть батальон. А ты его знаешь — все проверит, в портянках станет копаться.
— Товарищ капитан, где угодно, пожалуйста, пускай копается, чистота до конца будет, — залпом ответил Макалатия, уже отдавший приказ стричь и брить людей и пославший ординарца разыскать помещение, где бы можно было помыться.
В это самое время командир полка и позвонил Кочегарову.
Кочегаров сидел над схемой кишберского сражения.
— Капитан Кочегаров, вот что я тебе скажу, — война перерывов не любит, брат ты мой, — сказал Климов.
Он, вероятно, очень удивился бы, если бы мог видеть, как заулыбался его всегда строгий и подтянутый комбат.
— Так точно, товарищ гвардии подполковник. Война не любит перерывов.
— Ну вот, приготовься к разбору Кишберской операции. Понятно? А завтра в тринадцать ноль-ноль выстрой батальон — приду посмотреть, на кого похожи.
…Спустя шесть дней передовые части гвардейской армии генерал-лейтенанта, ныне Героя Советского Союза, Захватаева были уже в семнадцати километрах от Вены. Невозможное осуществилось, уставшая армия теперь не уступала первого места в потоке неудержимого наступления. Люди делали километров по сорок пешком в течение суток, да к тому же с боями, тылы отставали, связь часто не успевала за передвижениями частей, и штабы бывали на некоторое время оторваны от своих головных подразделений. Однако та слаженная и на удивление героическая работа всех звеньев управления армией, от которой зависит конечный успех, ни разу не нарушалась.
Через четыре дня Захватаев был на южной окраине города. Венская крепость из сорока тысяч каменных зданий, прикрытая с одной стороны широким Дунаем, а с другой — лесистыми горами, была, однако, твердым орехом. Опыт многодневных уличных и подземных боев в Будапеште говорил о том, что немцы наловчились обороняться в городах и что, стало быть, необходимо взять Вену с хода. Поэтому темпы движения были еще усилены. Поэтому маршал Толбухин требовал донесений о ходе венских боев положительно через каждый час, а командарм Захватаев вместе с членом Военного Совета дневал и ночевал в корпусах.
Нет ничего тяжелее, замысловатее и запутаннее уличного сражения: в каменных траншеях-улицах армия растекается на группы… Гвардейцы Захватаева ворвались в город с хода и, не ослабляя энергии и натиска, к полуночи 12 апреля целиком покончили с венским гарнизоном. 13 апреля приказ Верховного Главнокомандующего отметил взятие столицы Австрии.
Шестая танковая армия СС была разгромлена, с 16 марта по 13 апреля взято в плен сто тридцать тысяч немецких солдат и офицеров, уничтожено и захвачено тысяча триста сорок пять танков и самоходных орудий, две тысячи двести пятьдесят полевых орудий.
И бывает же так — даже в Вене не удалось постоять бойцам, которые брали город!
В конце апреля полк был уже далеко на западе от Вены. Погода стояла ненастная, как всегда весною в гористой местности. То наносило дождь, то жидкий снег, то проглядывало робкое солнце, а там опять завьюживало. Из-за погоды невеселым предполагался Первомайский праздник. Ночью в штаб полка зазвонили со всех сторон. Новость ворвалась, как пламя, которому нет никакого удержу: подполковнику Климову в числе других командиров гвардейской присвоено звание Героя Советского Союза.
Самого Климова не было в это время в штабе, он обходил батальоны. Его нашли. Злуницын, изловчившись, подскочил к нему сзади, обхватил за пояс, крикнул: «Борис, хватай!» Подбежал Холопов и кто-то еще и подбросили командира вверх.
Климов не понял как следует, в чем дело, когда его качали. Он не понял всего и в то время, когда ему позвонил командир дивизии гвардии генерал-майор Цветков, а он, Климов, слушал его, и слеза катилась по бурой щеке. Он как-то все еще не верил тому, что слышал. Даже поутру, когда пришлось ему читать первомайский приказ товарища Сталина.
Климов шел по ярко-зеленому клеверному полю к опушке реденького леса, к трибуне. Полк стоял как нарисованный, только знамя в руках Сидорова слегка вздрагивало и покачивалось. Климов поздравил полк с праздником и только хотел начать приказ, как Кистенев своим оглушительным голосом крикнул:
— Да здравствует Герой Советского Союза подполковник Климов! Ура нашему командиру!
И он услышал, что раздалось «ура», и он будто бы уже не был командиром, без слова которого ничего не делалось в полку, а, растерявшись, стоял и слушал и никак не мог водворить спокойствие. Потом он начал читать приказ и заволновался, словно читал что-то о себе, и несколько раз досадливо кашлянул и переступил с ноги на ногу…
После чтения приказа и выступлений солдат и офицеров в связи с приказом он сказал о себе:
— Высокое звание Героя Советского Союза неразрывно связано, товарищи, с вами. Мы заслужили его вместе, живые и мертвые. Я буду иметь честь носить на груди Золотую Звезду, добытую всеми нами на славном пути от Кишинева до Вены.
Мы добывали ее тяжелыми подвигами. От Москвы, через донские степи, через Украину, к Молдавии, к Кишиневу, от него — к Будапешту и, через Дунай, к Вене идет путь нашего полка, путь нашей славы. Я даю вам торжественное обещание, товарищи, в том, что обязуюсь в будущих боях воевать вместе с вами еще лучше, еще решительней, чтобы оправдать перед правительством высокую награду и не осрамить себя в ваших глазах, в глазах моих старых боевых товарищей, в глазах тех, «то навсегда стал моею родною семьей…
