На протяжении XIX – начала XX в. церковь оставалась вне поля зрения деятелей украинского движения. Внутри самой Русской православной церкви (РПЦ) сколько-нибудь заметных украинофильских течений не наблюдалось. Отчасти это было вызвано тем, что украинское движение находилось на стадии формирования и не могло объять необъятное, утвердившись абсолютно во всех сферах общественной жизни. Но главные причины заключались в самой РПЦ. Дело было не столько в ее силе и могуществе и даже не столько в том, что, находясь под полным контролем государства, она стала одним из его столпов, важным организационным и идеологическим институтом. Это нельзя сбрасывать со счетов, но прежде нужно учитывать каноническую, иерархическую и прочую специфику РПЦ именно как Церкви. Конечная ориентированность «на Небо» изначально присуща Церкви и является основополагающим принципом ее существования, даже несмотря на ее «мирскую» жизнь. Именно это позволяло Церкви преодолевать многие внутренние болезни, в том числе те, которые были порождены заложенной в ней двойственностью и прочими причинами, имеющими к ее предназначению как к Телу Христову отношение весьма отдаленное.
И наконец, если смотреть на церковь только как на общественный институт, надо отметить еще одно обстоятельство, имеющее к нашему предмету самое непосредственное отношение. В Русской православной церкви крепче, чем «в миру», сохранялся и укреплялся дух общерусскости. В ней сильнее ощущалось сознание единства корней, судьбы и будущего всего русского племени, его государства и веры. Церковь продолжала оставаться мощной структурой, через которую могла реализовываться и реализовывалась идея общерусской нации. Все это не могли не видеть носители украинской идентичности, смотревшие на РПЦ как на агента «обрусительства» и естественную противницу украинства[656] и потому считавшие работу с церковью делом малоперспективным. И действительно, вмешательство светских людей, к тому же не понимающих дух Церкви, ее дела, было обречено на неудачу. Для успешной реализации задач национального движения было необходимо участие в нем ее представителей – духовенства и епископата. А таковых не находилось.
Некоторые украинофильские тенденции в РПЦ все же имелись, хотя назвать их таковыми можно с большой натяжкой. Например, еще в конце XIX в. некоторые приходские священники пытались использовать в проповедях народную речь, а иногда экспериментировали и при богослужениях, совершая их на церковнославянском языке, но с местным произношением. Нельзя в полной мере относить к попыткам «украинизации» и стремление сохранить некоторые местные обряды, в которых церковное руководство усматривало польско-латинское влияние и потому вело против них борьбу. Да и попытки эти носили единичный характер.
Шире «украинские» настроения были представлены в семинариях. Там «украински» ориентированные учащиеся объединялись в кружки и устанавливали связи со светскими деятелями национального движения. Например, кружок при Киевской духовной академии (КДА) курировали М. Грушевский и В. Чеховской. Темами бесед были национальный вопрос, его связь с марксизмом, положение Украины в Российской империи. Обсуждались способы пропаганды на селе, распространения украинской литературы, перевода на украинский язык школьного преподавания и т. д.[657] Именно в таких кружках многие будущие деятели движения впервые задумались над судьбами Украины.
И все же «украинские» настроения были редким явлением. Основное внимание церковной общественности обращалось к назревавшим реформам церкви. Известный «украинец», церковный историк И. Власовский, в 1904–1908 гг. учившийся в КДА, писал, что тогда и «речи не было про Украинскую Церковь, тем более про ее Автокефалию»[658]. Распространение украинских настроений шло вместе с либерализацией общественной жизни в России. Например, в 1905 г., в разгар революции, подольский епархиальный съезд высказался за возможность введения в школах преподавания на украинском языке[659]. Но по мере того как революция шла на спад, подобные требования становились неактуальными и исчезали.
1917 год и очередной всплеск революционно-либеральных настроений вновь выдвинул украинский вопрос на повестку дня. В КДА и семинариях возникло движение за частичное введение украинского языка в богослужение и преподавание. Оно заявило о себе на епархиальных съездах, состоявшихся в апреле-мае 1917 г., особенно на Киевском, Полтавском и Подольском. Население этих губерний в наименьшей степени было втянуто в общероссийские экономические процессы и слабее вовлечено в новую городскую цивилизацию. Именно эти губернии впоследствии стали оплотом УАПЦ. Съезды высказались за преподавание в церковных школах на украинском языке, за издание украинской, в том числе богословской, литературы, украинизацию богослужений, преподавание в семинариях украиноведческих дисциплин и т. п. Причем мотивировалось это тем, что в автономной Украине должна быть и автокефальная церковь[660]. Вообще, требования автокефалии для церкви в украинских губерниях прочно увязывались с политическими переменами и тем новым положением, в котором оказалась Украина после Февраля 1917 г.[661] На Киевском епархиальном съезде также была создана Комиссия по подготовке Украинского церковного собора, который, по мнению «украинских» сил, должен был решить все накопившиеся вопросы внутрицерковной жизни епархий на Украине, а главное – определить их отношения с московским церковным центром. Возглавил комиссию протоиерей В. Липковский, ставший впоследствии первым митрополитом автокефальной церкви. Что характерно, участвуя до революции в работе украинских кружков, В. Липковский в беседах со студентами Киевской академии вопрос о независимости «Украинской церкви» даже не поднимал[662].
«Украинская» группа в церкви, состоявшая по большей части из интеллигенции и лиц, связанных с кружками, была крайне незначительной, но чрезвычайно активной, причем радикализация ее требований нарастала на фоне явного усиления консервативных настроений в церкви. «Поправение» церковной общественности продемонстрировали уже осенние епархиальные съезды, высказавшиеся против преобразования епархий на Украине в автокефальную церковь.
Важно отметить, что сторонники автокефалии и украинизации церкви оказались в меньшинстве не только в околоцерковных кругах (не говоря уже о позиции церковных служителей, выступавших против их требований), но и среди своих единомышленников – националистов. О том, что последние относились к вопросам церковной жизни довольно равнодушно, можно судить по программам украинских партий (особенно наиболее крупных и влиятельных – эсеровской и социал-демократической), не уделявших церкви особого внимания и совсем не говоривших о необходимости ее автокефалии. Последней интересовались более мелкие партии, как правило с ярко выраженным националистическим характером (Украинская партия социалистов-самостийников, Украинская партия социалистов-федералистов, Украинская народно-республиканская партия, Украинская демократическо-хлеборобская партия). Но по своему влиянию они заметно уступали левым[663]. Забегая вперед, отметим, что и украинские правительства в церкви видели лишь часть старого мира, орудие российского империализма и не уделяли ей того внимания, которое она заслуживала с точки зрения перспектив строительства украинской национальной общности и государственности. В пору напряженной социально-политической борьбы вопрос о будущем церкви считался второстепенным. Именно это равнодушие со стороны единомышленников к идее создания «самостийной церкви» и враждебное отношение широких церковных кругов заставили сторонников автокефалии действовать энергично, сплоченно, ориентируясь на свои силы.
В декабре 1917 г. произошла консолидация «украинских» групп, результатом чего стало создание временной Всеукраинской православной церковной рады (ВПЦР), сразу начавшей бурную деятельность по созыву Украинского собора[664]. В ВПЦР состояли и священники, но больше всего в ней было мирян и военных. Рада заявила, что получение церковной автокефалии она увязывает с тем, что украинский народ восстановил свою народную республику и только он, и никто другой, может решать судьбу «когда-то ни от кого не зависимой, автокефальной Украинской Церкви»[665].
Действия Всеукраинской рады вызвали резкое неприятие со стороны епископата и широких церковных кругов, выступавших против раскола церкви. Однако ситуацию надо было как-то разрешать. Проходивший в это время в Москве Всероссийский православный собор отметил, что, хотя «стремление к украинизации церковной жизни» имеется в слоях «количественно пока небольших», оно имеет под собой весьма определенное политическое основание, прежде всего пробуждение «украинского самосознания в широких массах народа и особенно воинских частей» и стремление «к утверждению местных центров»[666] – то есть политический сепаратизм (не говоря уже о неизбежных при этом интригах). Всероссийский собор выразил согласие на созыв Всеукраинского собора, а избранный незадолго до этого патриарх Тихон (Белавин) дал на это свое благословение.
