Массивные створки, кажущиеся надёжной опорой и оградой на случай вторжения потенциального неприятеля (на самом-то деле Словонищи уж больше полувека никому и даром нужны не были) поддались на удивление легко, коротким скрипом возвещая о стойкости границ и невозможности пресечения потока контрабанды. Существовала вероятность, что такая халатность со стороны стражников допускалась только во время Средницы, но она была такой слабой и нежизнеспособной, а тропка прямо от этой створки в сад такой протоптанной…
Общественная свалка, по какому-то нелепому стечению обстоятельств именуемая садом, в ночном варианте выглядела ещё более отталкивающе. Возбуждённое ликование ожидающей торжеств толпы, что постепенно нарастало в городе и глухим, вибрирующим гулом проникало сквозь стены, попав под своды корявых и одичавших деревьев, казалось, поглощалось без остатка. Зажжённые на стене не к месту предусмотрительными стражами факелы, нещадно искрящие от пропитанных солями тряпок, высвечивали прилегающий сад праздничными вспышками. Глубокие и чересчур поспешные из-за облепивших небо туч, сумерки самодельной иллюминацией не разгонялись. Напротив, их хмурая сыроватая рыхлость дождливого сезона подобно старой потрёпанной губке вбирала в себя выжелченные капли тёплого искусственного света, разнося по порам-дорожкам дряхлеющих посадок. Старый, оплывший тёмным густым кустарником и ладными кучками мусора сад надвигался на стены Селецы словно трёхсотлетняя черепаха на покрытый мхом валун. Его грузное, дряхлеющее тело расплылось по периметру города, щедро огибая его сразу с трёх сторон в замысловатых, но неуловимо хищных объятьях. Тяжёлый массив развернувшейся в полную силу листвы и старых, похожих на высушенные кости веток, что уже не один год пережидали зимы, паразитами сплетясь со своими живыми побратимами, бугристым панцирем покрывал сумеречного мастодонта, надёжно защищая от любых посягательств с блёклого, лишённого солнца небосклона. Под сенью этого покрова царила мгла. Мгла густая, тяжёлая и зыбкая, сотканная из сквозняков и теней, мечущихся в сердце пугающего сада. Просачивающийся в неё свет факелов лишь усугублял непроглядную муть, выцветшими пятнами вырывая корявые, изуродованные тела выродившихся без людской заботы деревьев. В зыбких лучах их сморщенная раковыми узлами да глубокими трещинами кора посмертными масками оживляла лесных духов Средницы. Провалы тёмных ломаных суков внимательно следили с бурых неприветливых лиц приближающейся чащи за новыми участницами предстоящего действа.
Девушки, скользнувшие в пятно света, замерли, неосознанно прижимаясь к грязной заплёванной стене и друг другу, как застигнутые за погромом мыши. Если изначально их настроения и были различны, то постепенно сравнивались, грозя слиться в одно печально-упадническое с элементами нездорового трагизма.
— Та-а-а-ан, — тихонько, но от того и менее проникновенно протянула в своей излюбленной манере травница, подёргав духовника за рукав шарпана, — боязно мне как-то…
Словно издали пыхнуло потоком дикой, какой-то необузданной силы, растрепав девичьи волосы и обдав холодным, колючим ощущением опасности.
— Я, конечно, понимаю Средница, ночь смены чародейских полюсов и высвобождения от ряда первичных запретов… — Алеандр неосознанно пятилась к такой надёжной и совершенно не пугающей створке ворот, — но это же как-то совсем невесело выглядит!
— Хи-хи-хи, — деланно и слишком отчётливо рассмеялась духовник, стараясь скрыть от компаньонки то, что, кажется, недавно приобрела замечательную никтофобию. — Как же ты собиралась Средницу праздновать тогда, если и за ворота выйти боишься? Ведь недавно вообще намеривалась ринуться босой в сорочке и венке.
— Зато с топором! — огрызнулась, не удержавшись, девица, но тут же снова затихла, подавленная какой-то слишком нехорошей темнотой графского сада. — Серьёзно, Тан, пошли обратно. Вернёмся со всеми, как нормальные люди…
— Н-неужели, клад расхотела? — почти не дрожащим голосом поинтересовалась Чаронит, с упрямством профессионального самоубийцы продвигаясь вдоль стены к тому месту, где проложенная народом тропка, наконец, выныривала из мусорки и устремлялась в сад.
Алеандр послушно, но без налёта былого энтузиазма тянулась следом, сжимая в руках, вместо безотказного топора, собственную косу.
— Знаешь, — голос её стал тоньше и тоже начал подрагивать, — что-то мне кажется, что в таких зарослях лесной дед и сам мог запросто тех охранников схарчить. А ночью не приемников ищет, а на продолжение обеда напрашивается…
Похожие мысли при взгляде на нависающие над тропкой корявые ветки приходили в голову и Чаронит. При этом девушка могла даже поспорить, что усыпальница нечистого на руку графа уже давно раскупорена или повреждена настолько, что плохо обработанным трупам удалось всплыть к самой поверхности и славно облучить мёртвой силой всё произрастающее на ней, изуродовав привычные формы. Хуже могло быть только в случае затопления, когда мёртвая сила растворялась в воде и умудрялась через испарения ещё и здорово гадить ближним и дальним соседям. И всё же… даже для духовника её здесь было слишком много. Притом сила, несмотря на всю свою органичность и дикость казалась какой-то неправильной, словно пульсирующей. От этого становилось действительно жутко.
Дрожащая от собственных ощущений и переживаний Яританна, из последних сил пыталась следовать своему, пусть не слишком идеальному, но отчего-то очень дорогому сердцу плану побега. Ступая по бугристой, изобилующей корнями и рытвинами дорожке, ведущей аккурат к мосту у выхода на тракт к Смиргороду, девушка ощущала себя героиней старой сказки про двух сироток, которых жестокая мачеха выгнала ночью в лес, где жила злая чернокнижница. И пусть этот запущенный сад не кишел вурдалаками, и вместо страшного домика из заварного крема в его глубине располагался близкий и знакомый склеп, Яританна отчаянно трусила, стараясь далеко не вырываться вперёд и следить за едва заметной тенью бредущей сзади травницы. Как обычно с приливом страха и паники накатило вдохновение, увы, забыв прихватить с собою музыкальный слух.
— Замо-о-о-олча-али в страхе да-а-аже птицы, — вполголоса тянула девушка, так чудовищно фальшивя, что восстановить изначальный мотив не представлялось возможным, — подни-и-и-имался-а-а колдовской ту-у-у-уман, выполза-а-а-али из моги-и-и-ил убийцы…
— Заткнись!!! — взревела бешеным изюбром обладающая тонким слухом и изысканным музыкальным вкусом Алеандр и, стянув с ноги ненавистную туфлю, от всех щедрот души заехала подруге по белёсой макушке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
