Еще до начала военной операции в Крыму принц Альберт поехал в город Булонь, чтобы лично переговорить с императором. Там он продиктовал его секретарю меморандум относительно предстоящего государственного визита Наполеона III в Лондон. К его удивлению, император говорил по-французски с отчетливым немецким акцентом, появившимся у него еще в годы учебы в гимназии в германском Аугсбурге. Это произошло в результате того, что мать императора была изгнана из Франции после поражения своего дяди Наполеона I под Ватерлоо в 1815 г. Принц Альберт нашел, что император — довольно веселый человек, спокойного нрава, чрезвычайно ленивый и добродушный, не очень информированный, но и без особых претензий. Разумеется, при этом тот считал себя «единственным человеком», который, опираясь на «доброе имя Наполеона», может держать в повиновении всю Францию. Принц Альберт заметил с неодобрением, что он совершенно не интересовался музыкой, «курил слишком много сигарет» и чрезвычайно гордился своим искусством верховой езды; правда, принц не заметил в этом никакого искусства.
Королева была очень недовольна разлукой с принцем Альбертом, хотя он отсутствовал не более трех дней, однако утешилась приятными сообщениями от мужа. Она неоднократно слышала весьма нелестные отзывы об императоре и просто пришла в ужас, когда французский посол в Лондоне граф Валевский сообщил ей о намерении императора жениться на семнадцатилетней принцессе Аделаиде Гогенлоэ, дочери принцессы Феодоры, любимой полукровной сестры королевы Виктории. Можно представить себе, с каким облегчением она вздохнула, когда принцесса Аделаида вежливо отказалась от такой чести. Обрадованная королева тут же написала своей сестре:
«Сейчас, когда этот ужасный брак с нашей дорогой Адой наконец-то решен ее собственными усилиями, я могу описать тебе все те чувства, которые испытала... Твой ребенок спасен от разрушения своей юной жизни. Ты же знаешь, что представляет собой этот человек, каковы его моральные устои. Разумеется, он не лишен определенных положительных качеств, и даже очень ценных, но в целом мог оказать на твою дочь исключительно пагубное влияние. Достаточно вспомнить дурную репутацию Франции и всего французского общества. Там больше интересуются модой, а не вопросами морального поведения. К тому же тебе, вероятно, известно, что его положение в стране очень ненадежное, возраст у него солидный, а здоровье оставляет желать лучшего. К тому же стремление жениться на Аде объясняется прежде всего политическими мотивами, так как он ее никогда раньше не видел... Я спрашиваю тебя: можешь ли ты представить более ужасную судьбу для своего милого и совершенно невинного ребенка?»
Через десять дней после написания этого письма император Франции объявил, что намерен жениться на Евгении де Монтихо, графине де Теба, испанской леди двадцати семи лет, которая большую часть времени проживала в Париже. По мнению королевы, для императора Франции это более соответствующая пара: Это была довольно красивая женщина, обладающая шармом и природным умом, хотя и не рожденная для высокого положения императрицы. Вскоре после помолвки с императором один из ее поклонников покончил с собой, а сама она также попыталась сделать то же самое, когда узнала, что другой любовник предложил руку и сердце не ей, а ее сестре. Иначе говоря, она была отъявленной авантюристкой, как, впрочем, и сам император. «Если бы эта дама была совершенно тривиальной по своему характеру и поведению, да к тому же француженкой, — говорил королеве лорд Джон Рассел, который в то время занимал пост министра иностранных дел в правительстве Абердина, — это было бы лучшим решением для императора Франции. А сейчас поведение его придворных станет еще более аморальным, а Франция вообще постарается держаться от императора как можно дальше».
При дворе английской королевы было немало людей, которые не без оснований считали, что нужно держаться подальше не только от будущей императрицы, но и от самого императора. Однако королева придерживалась иного мнения и уверяла всех, что предстоящий визит французского императора будет весьма успешным и полезным. За день до прибытия гостей королева лично проверила все отведенные для них комнаты в Виндзорском дворце, выразила удовлетворение новыми коврами, обновленной мебелью, новыми шторами с монограммами королевы и туалетным столиком, на котором должны быть аккуратно расставлены ее личные позолоченные предметы.
На следующий день, 16 апреля 1855 г., королева с нетерпением ждала прибытия гостей. Великая встреча двух монархов, думала она, «всегда вызывает чувство волнения». Но как только император Франции переступил порог Виндзорского дворца, нервное напряжение постепенно спало. Она встретила гостей у Государственного входа, и в этот момент военный оркестр стал исполнять мелодию, чрезвычайно популярную во французской армии и написанную матерью императора Гортензией де Богарне-Бонапарт, падчерицей императора Наполеона I. «Не могу передать, — записала королева в дневнике, преодолев первые минуты волнения, — какие сильные эмоции наполняли мою душу. Все это казалось мне каким-то странным и загадочным сном. Я сделала несколько шагов вперед, обняла императора и поцеловала его в обе щеки... Затем я обняла очень изящную и необыкновенно красивую императрицу, которая заметно нервничала». После этого королева представила императорской чете двух своих старших детей — сперва Вики, а затем Берти, принца Уэльского. Император крепко обнял детей.
Во время торжественного ужина, который королева устроила в зале Святого Георгия, все придворные могли слышать веселый смех гостей и хозяев. Император не терял времени и сразу же перешел к самой важной для него теме — запланированной поездке в Крым. При этом он обвинял своих генералов в трусости и нежелании брать на себя ответственность за проведение военной операции. А он был готов взять на себя командование войсками и добиться решительного перелома в ходе военной кампании.
Королева терпеливо выслушала его длинный рассказ, а потом поинтересовалась, как долго он будет добираться до Крыма и не слишком ли это опасное путешествие. Император весело отмахнулся и сказал, что опасность подстерегает его повсюду.
Вслед за ужином был устроен бал в зале Ватерлоо, правда, в тот вечер из чувства такта его называли картинной галереей, чтобы не вызывать у гостей неприятных ассоциаций. Конечно, королеве отрадно было думать, что она, «внучка короля Георга III, танцует в этом зале с императором Наполеоном, племянником нашего некогда главного врага, а сейчас самого близкого и самого верного союзника». Принц Альберт, склонный к грубоватым, но остроумным шуткам, замерил по этому поводу, что примет все меры безопасности на тот случай, если во время визита в Виндзор императора Бонапарта Георг III перевернется в гробу.
В течение следующих нескольких дней хозяева и гости наслаждались концертами, слушали оперу, участвовали в военных смотрах, ездили в каретах по улицам Лондона и не без удовольствия внимали громким выкрикам: «Да здравствует император!», которыми встречали их повсюду. А потом была проведена торжественная церемония награждения императора Франции орденом Подвязки. При этом принц Альберт «дольше, чем обычно» привязывал эту подвязку к его ноге, а император просунул в орденскую ленту совсем не ту ногу. С каждым днем общение с гостями становилось все более интенсивным, и королева стала замечать, что невольно становится главным объектом обольщения со стороны любвеобильного гостя. Все почему-то считали, что внешность императора не должна вызывать у женщин никаких особых чувств. Его голова казалась слишком большой для короткого и коренастого туловища, а короткая, черная с проседью бородка, которую стали называть императорской, явно не украшала одутловатого лица. И тем не менее император производил приятное впечатление и делал все возможное, чтобы понравиться королеве. Он постоянно осыпал ее лестью, многозначительно подмигивал, использовал все известные приемы обольщения, а иногда совершенно откровенно флиртовал с ней, не обращая никакого внимания на окружающих. «Это было так необычно и экстравагантно, — поделилась королева своими впечатлениями с лордом Кларендоном, причем сделала это с привычной для нее наивностью и непосредственностью. - Он помнит даже, как я была одета, и перечисляет такие мелкие детали дамского туалета, что даже странно, откуда он все это знает». Услышав все это, Кларендон сказал про себя; «Ну и шельма! Он наверняка занимался с ней любовью». Его «занятия любовью тешили ее самолюбие, но не пробуждали добродетель».
Голос императора был «низким и мягким», а его манеры «легкими, спокойными и не без признаков достоинства». И вообще он был человеком добродушным, непосредственным и беззаботным. Как отмечала позже королева, в его поведении «проскальзывало что-то удивительное, завораживающее и меланхолическое», то есть нечто такое, что неизменно притягивало к нему окружающих. Он откровенно давал ей понять, что она привлекает его в физическом смысле, причем делал это в совершенно непривычной для нее манере. И вместе с тем это нисколько не смущало королеву. Более того, она ощущала, что может свободно общаться с ним и говорить все, что ей вздумается. «Я не знаю, как это выразить, — откровенно признавалась она, — но я постоянно ощущала, что нахожусь в абсолютной безопасности».
