Казалось бы, достаточно обликов!
Но ведь есть еще «Дневник для Стеллы». И если б кому-нибудь из них – лицам из этих кругов – пришлось бы прочесть некоторые записи «Дневника», удивление их граничило бы с потрясением.
Значит ли это, что перед ними оказался бы настоящий, подлинный Свифт, человек без маски, а тот, кого они знают, он имитатор, притворщик, актер? Это значит лишь, что помимо того, также пoдлинного Свифта был и иной, из «Дневника». Метафизическим был бы вопрос – кто ж из них «настоящий».
В его внутреннем монологе достаточно часто встречаются интонации и эмоции того Свифта, каким его знают окружающие. Но еще чаще, рельефней, выразительней слышны мотивы, оставшиеся для современников неизвестными.
Был Свифт – капризный чудак, режиссер и автор «театра для себя», осторожный, педантичный, подчас мелочный буржуа, болезненно чувствительный неврастеник и, наконец, просто беспомощный, а иногда и жалкий человек.
Этот новый, незнакомый «Свифт в ночном колпаке», дискредитирует ли он того?
Нет, лишь оттеняет облик того, в нарядном парике, создает для него фон богатого, изумительно сложного рисунка, и возникает тогда фигура подлинно объемная, трехмерная. Свифт «внутреннего монолога» никак не умаляет Свифта «Гулливера» и памфлетов.
«ПДФР будет сегодня очень занят… нет, не ПДФР, а другой я…»
«Другой я» – в этом все!
«Дневник для Стеллы» возник неожиданно для самого Свифта.
В третьем своем письме (первое было написано с дороги, второе коротко извещало о прибытии в Лондон) Свифт натолкнулся на эту своеобразную форму: письмо представляет ежедневные записи с 9 по 21 сентября включительно.
Создалась какая-то система: сделав последнюю запись 21-го утром и запечатав третье письмо, 21-го же вечером он начинает первую запись четвертого письма. Игра в эту систему увлекает Свифта и непрерывно продолжается до сорок пятого письма, то есть до 8 апреля 1712 года, – год и семь месяцев.
В течение всего этого периода запись производится каждый день, иногда два раза в день, но обязательно два раза в день по тем дням, когда производится отправка писем, – последняя запись в отправляемом и первая запись в начинаемом письме. Игра далее усложняется: автор аккуратно нумерует свои письма, настаивает, чтоб адресат аккуратно осведомлял его, когда был получен такой-то номер – письма из Лондона в Дублин идут двенадцать-пятнадцать дней, – и устанавливает такой порядок, чтоб в то время, как номер шестой, например, был получен адресатом, номер седьмой находился в пути, а номер восьмой составлялся.
И чтоб еще более серьезной сделать игру, получив ответ, он часто носит его в кармане, не вскрывая, не читая, – день, два, три, пока не будет закончено очередное пишущееся письмо; очевидно, это делается, чтоб не нарушить функционирование системы, согласно которой ответом на номер четвертый из Дублина должен быть номер седьмой из Лондона, но никак не номер шестой.
Далее: автор считает законченным очередное письмо, когда в нем записано определенное количество дней, от двенадцати до пятнадцати; и это тоже один из элементов системы – записи за это количество дней заполняют в среднем восемь больших листов бумаги, исписанных с обеих сторон, и каждое письмо вмещает определенное количество материала – около половины печатного листа. А чтоб не ошибиться, автор часто считает строчки на странице, не преминув сообщить об этом адресату (то есть в известной мере самому себе): так, в пятом письме, из записи от 10 октября, – как раз в те дни, когда происходили важнейшие свидания с его министрами, – известно, что на данной странице уместились семьдесят три строчки.
Игра нарушается и система ломается в письмах от № 45 до № 57, с 27 апреля по 13 декабря 1712 года. Это обычные письма, написанные в один прием, отделенные одно от другого значительными промежутками и отправляемые тут же по написании. Свифт в это время болел, был плохо настроен, и главное – вмешались некоторые обстоятельства живой жизни (о них в своем месте), которые оттеснили игру на задний план.
Но затем игра возобновляется и последовательно идет вплоть до отъезда его из Лондона в мае 1713 года.
Но обыгрыванием педантически аккуратной системы не исчерпываются элементы этой своеобразной игры в свифтовском монологе.
«С сегодняшнего дня я буду каждый день что-нибудь писать для МД и буду всегда в беседе с МД, а МД с ПДФР».
Это фраза из второго письма.
Как сказано, письма адресовались Эстер Джонсон и Дингли, но ни в этом, ни в остальных шестидесяти четырех письмах не найти имени Эстер и редко встречается имя «Стелла» – как обычно называл Свифт мисс Эстер. В письмах она МД и иногда, в особо нежных абзацах, ППТ. Четырьмя же буквами ПДФР обычно подписаны письма, и они же встречаются в тексте, когда Свифт говорит в третьем лице о самом себе, – и как раз эти места писем наиболее интонационно выразительны.
Нетрудно догадаться, что эти сочетания букв – аббревиатуры ласкательных и интимных слов, но это только часть сочиненного, Свифтом «нашего маленького языка», по его собственному определению.
И на этом, с трудом поддающемся расшифровке «маленьком языке» выписан ряд фраз и абзацев писем; а когда говоришь на этом языке, нужно губы складывать особым образом: «Когда я пишу на нашем языке, я складываю губы так, как будто говорю на нем», – гласит одна запись.
И тут же, строчкой ниже, запись о важном политическом событии.
Дальше идет игра.
Монолог то и дело театрализуется, превращаясь в прямой диалог между ПДФР и ППТ:
«8, утром. Мне кажется, молодая женщина, я уже много сделал за четыре дня, находясь у конца этой страницы, а очередного письма от МД еще нет. Оказывается, я пишу МД о государственных делах. Как ей это нравится? Помилуйте, ведь желанна каждая строчка, приходящая от ПДФР! Но чтоб сказать правду, я предпочла бы, если бы имела право выбора, чтоб он писал не так таинственно. А теперь, ПДФР, я вам должна сообщить, что вы становитесь дурачком, – говорит Стелла. Ну, это только вы одна так думаете, мадам. Я обещал сегодня утром зайти к Сент-Джону, но мне лень, и я не пойду…»
Это далеко не единственный образчик непринужденного, как бы подслушанного и кем-то записанного диалога.
«12, утром. Я еще не спросил Патрика, какая сегодня погода. Эти два дня шел дождь. Дождливая погода плохо отражается и на моих легких и на моем кошельке. Патрик говорит, что очень ветрено и облачно – горе моим шиллингам! Итак, я встаю и иду к моему камину, – Патрик говорит, что он растопил камин, а ведь сегодня не холодно и не день бритья – все это очень убыточно. Стелла сейчас поднимает свою белую ногу и надевает на нее туфлю… Передайте ей мои приветствия и скажите ей, что я буду сегодня обедать у декана – пусть она тоже придет, или, лучше, Дингли, – напишите ей записку… Это утренний диалог Стеллы, нет, я хочу сказать – утренняя речь. Доброе утро, сударыня, дайте мне наконец встать. Но я вам говорю, она не может сегодня обедать у декана, она должна быть у миссис Проби, эта Уоллс, и пойти с ней в лавку купить ярд муслина и кружев для нижней юбки. Еще раз говорю – доброе утро, сударыня».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
