И кроме того, активную роль в подпольной кампании против Свифта играл герцог Ноттингэм. Слишком больно ударил его хлыст свифтовской стихотворной сатиры, и он решился даже выступить в палате лордов с обличением «одного священника, стоящего за кулисами министерства и добивающегося сана епископа, несмотря на то что он отъявленный безбожник». Аналогичное выступление было сделано в палате общин новым лидером партии вигов Робертом Уолполом.
И самым ярым врагом Свифта оказалась герцогиня Сомерсет: «рыжая кошка»: ей было за что ненавидеть сатирика – не зажила еще рана, нанесенная ей «Виндзорским пророчеством».
Как-то в начале 1713 года в опочивальне Анны собралась вся почтенная троица: Шарп, Сомерсет и Ноттингэм. «Рыжая кошка» бросилась к ногам королевы, умоляя ее, чтоб она не разрешала сделать Свифта епископом; герцог и архиепископ присоединили свои аргументы. Впрочем, королеву и не пришлось долго убеждать.
Дело Свифта было бы совершенно проигранным. Но мог ли Роберт Харли не вмешаться теперь, в этот решительный момент? Ведь помимо всего прочего, помимо чувства благодарности Свифту, понимал он, что оставить Свифта ни с чем означало бы расписаться в своем бессилии, признать победу вигов. И, заручившись мощным союзником в лице Эбигейл Мэшем, ныне уже баронессы, он ринулся в бой.
По существу, это была дуэль между двумя дамами: красноносой Эбигейл и «рыжей кошкой». Победила первая, но победа далеко не была полной. Харли хотел для Свифта епископства в Англии – Свифт в палате лордов был бы весьма полезен для него. Но удалось добиться не епископства, а деканства, и не в Англии, а в Ирландии;
23 апреля был подписан указ о назначении Свифта деканом собора св. Патрика в Дублине. Но и это назначение проходило тяжело.
Правда, полученное назначение было весьма почтенным. Дублинский собор св. Патрика был самым большим и богатым в Ирландии и уступал по своему значению лишь немногим английским соборам Декан св. Патрика пользовался прекрасным материальным положением – доход с поста превышал семьсот фунтов в год.
Но как мучительно долго все это тянулось! Одно это сознание должно было отравить всю радость.
И еще серьезней было то соображение, что отныне проведена ликвидационная черта под всеми тайными помышлениями Свифта, под туманными его планами и чаяниями.
Где теперь эта «третья партия»? Ведь декан св. Патрика – не политическая фигура, ведь Ирландия фактически изгнание!
Снова Ирландия… В 1700 году первая попытка занять место в жизни окончилась Ирландией: в 1709 году все блестящие перспективы привели только в Ирландию; и теперь, в 1713 году, после «Экзаминера» и «Поведения союзников», после головокружительных успехов «министра без портфеля», «опекуна», «благодетеля», – все та же Ирландия!
Словно цепь на ноге каторжника, и возвращает его цепь все в ту же ненавистную конуру.
«Беспомощен, как слон!» И трагикомически беспомощен слон в мышином царстве, когда от этих мышей, от мышьей суетни и склоки зависит путь слона по земле.
Но разве не рассказывает внутренний монолог, как стремился освободиться слон от мышьей беготни, как рвался Свифт из Лондона, от двора, от министров?
Рассказывает.
И нет основания сомневаться в жестокой искренности рассказа.
И в то же время вырывается у него вздох, почти стон – это было 18 апреля, когда уже обеспечено было назначение:
«Не могу я радоваться от сознания, что проведу мою жизнь в Ирландии; и признаюсь, я думал, что министры не согласятся отпустить меня, но, по-видимому, они ничего не могут сделать».
Но еще одно испытание понадобилось, чтобы слон перестал быть беспомощным, чтобы стал автор «Сказки бочки» автором «Гулливера»; пир Свифта должен был закончиться предъявлением счета.
А в дублинском домике – лихорадка ожидания. Последнее, шестьдесят пятое письмо из Честера, по дороге – всего несколько коротких строк. Он будет через неделю – она наконец увидит его после трех с лишним лет. И вот эту неделю, день за днем, час за часом, Эстер Джонсон, Стелла, МД перечитывает шестьдесят пять писем, где столько боли, гнева, робости, капризов, сарказма и нежности и любви к ней, только к ней! Ведь он ее любит, этот единственный, могучий, беспомощный человек!
Глава 13
Свифт получает счет
Жизни мышья беготня…
Пушкин
– Ты этого хотел, Жорж Данден!
Мольер
В начале июня 1713 года Свифт покидает Лондон и направляется в Дублин, чтоб принять свой новый пост. Лишь две недели проводит он в Дублине, удаляется затем в Ларакор, в уединение.
Недолго длилось уединение, немного времени дали Свифту для раздумий, хоть и было о чем подумать декану собора св. Патрика, расставшемуся с двором, с министерством, с фантастическими мечтами.
Но нет! Рано, оказывается, расставаться ему и с положением и с мечтами. Свифт нужен в Лондоне.
9 июля пишет Эразмус Льюис, секретарь Роберта Харли, тревожное письмо Свифту:
«…Все мы здесь очертя голову бежим к катастрофе… От всего сердца мы хотели бы, чтоб вы были здесь, вы оказались бы очень полезным для нас вашими усилиями примирить их…» (речь идет, конечно, о Роберте Харли графе Оксфорде и Генри Сент-Джоне виконте Болинброке).
А через три недели:
«Лорд-казначей очень просит вас поторопиться насколько возможно, ибо мы крайне нуждаемся в вас!» – пишет Свифту все тот же Льюис 30 июля. И Свифт, который, уезжая, не думал вернуться в Лондон, спешно снимается с места, бросает свой новый пост. В начале сентября он снова в Лондоне.
Но вернуться теперь и, вернувшись, возобновить свою политическую деятельность – это означало больше, чем когда-либо за все это время, выполнять роль защитника торийского министерства вовне, роль опекуна, примирителя, посредника между Оксфордом и Болинброком – изнутри.
Положение было простым, но достаточно безнадежным. С заключением Утрехтского мира историческая задача торийского министерства могла считаться выполненной. И неотвратимо стал перед Оксфордом и Болинброком грозный вопрос: что же дальше?
Невозможность уйти от этого вопроса, она и обострила их конфликт.
«Нельзя было найти двух людей более различных и по методу своих занятий и по характеру своих развлечений, по выбору друзей, по манере беседы, по деловым привычкам», – писал о них Свифт вскоре после наступившей катастрофы.
А как многого он еще не знал, верней, не хотел, боялся знать…
А крах надвигался неотвратимо.
Со второй половины 1713 года здоровье Анны резко ухудшилось, смерти ее ожидали каждую минуту. И вопрос о престолонаследии стал центральным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
