Рулевой Рюшин по-прежнему находился без сознания. Даже трудно определить, жив ли он. Сигнальщик лежал неподалеку от командира в луже крови.
Приподнявшись на локтях, Яхонтов подтянулся на край ходового мостика и выглянул вниз. Его очень удивило, что на палубе «Магнита» расхаживали какие-то иностранцы с винчестерами в руках. Держались они так уверенно и невозмутимо, словно были хозяевами на русском судне. Он потрогал кобуру, где находился прежде наган, — кобура была пустая… И Яхонтов в эту минуту вспомнил то, что произошло на мостике.
За ним пришел боцман Ужов.
— Следуйте за мной… не знаю, как величать теперь? — произнес боцман, опуская глаза.
Держась за поручень, Яхонтов спустился с ходового мостика и увидел Эразмуса.
— Вот мы и встретились, господин самозваный капитан! — с едкой усмешкой проговорил мичман.
Яхонтову мешала непрекращающаяся боль.
«Откуда Эразмус здесь взялся? — недоумевал он. — Наверно, на шхуне доставили его сюда».
Яхонтов не видел, как спускали с мачты красный флаг и на его месте заполоскался на ветру прежний, Андреевский. С грохотом захлопнулся над ним тяжелый железный люк.
17
Эразмус первым вступил на палубу «Адмирала Коллингвуда». Ему не терпелось поскорее увидеть мистера Гренвилла и передать письмо от консула.
— Рад приветствовать вас, господин мичман, у берегов земли Командора! — сияя улыбкой, со значением произнес Гренвилл.
Это был пароль. Эразмус хорошо его затвердил, помня наказ консула Колдуэлла.
— Какие огромные расстояния нас разделяли, а мы с вами встретились, — по-английски отозвался Эразмус.
Гренвилл провел Эразмуса в каюту на корме шхуны.
— Письмо мистера Колдуэлла при вас? — нетерпеливо произнес Гренвилл.
— При мне, конечно, вот оно, — протягивая пакет, ответил Эразмус.
Мистер Гренвилл вынул из ящика письменного стола ножницы, аккуратно разрезал конверт, достал из него листок тонкой рисовой бумаги. Всего несколько слов написано на листке.
— Вы оказали мне большую услугу, господин мичман, — сказал Гренвилл. Он протянул пачку банкнотов Эразмусу: — Вот здесь тысяча долларов — награда за ваше терпение, за ваш труд.
— Благодарю, мистер Гренвилл, — пряча деньги в карман кителя, проговорил Эразмус.
Потом был обед в кают-компании шхуны «Адмирал Коллингвуд».
…На «Магните» мятежники наводили порядок. Уходя обедать на шхуну, Соловьев приказал никаких похоронных церемоний не устраивать.
За обеденным столом расположились четверо: мистер Гренвилл, капитан Голдвин, мичман Эразмус и лейтенант Соловьев.
Мичман Дудников отказался наотрез принять участие в этом пиршестве.
— А не лучше ли упрятать мичмана в форпике? — спросил Эразмус сидевшего рядом с ним за столом Соловьева. — Слишком он красным сделался.
— Ничего, полиняет, — отозвался Соловьев. — Будем лечить по моей методе.
Несмотря на победу, одержанную над большевиками, за обеденным столом отсутствовали радость, веселье. Были громкие тосты, обильные закуски и свежие ананасы, а единодушия между хозяевами и гостями не получалось. Как ни старался Соловьев, а не мог чувствовать себя хозяином положения. Мистер Гренвилл упорно диктовал свою волю. Американский господин, доверенное лицо консула Колдуэлла, считал, что на Командорах будет соблюдаться образцовый порядок и без контроля русских:
— Какое русским дело до островов, если они в собственном доме не могут навести порядок. Политические споры, кипение страстей, борьба за власть…
— Вашему судну, господин лейтенант, следует вернуться во Владивосток, — как бы невзначай, произнес Гренвилл. — Такова воля ваших новых хозяев.
И Соловьев не нашел в себе силы, чтобы возразить американцу.
18
Шестые сутки томился Яхонтов в форпике. Болела разбитая челюсть. Есть он почти не мог, только пил воду. Если, случалось, приносили похлебку с камбуза, цедил бульон, чтоб утолить голод.
Он уже знал, что власть Советов во Владивостоке свергнута и все члены исполкома содержатся под арестом. «На всех нас — одна судьба, одни несчастья, коли так все повернулось», — размышлял Яхонтов, слушая тяжкие вздохи волн под днищем «Магнита», идущего полным ходом.
Он утешал себя мыслью: им сделано все, что было в его силах, а главное, не покривил душой ни разу, как бы тяжело ни приходилось ему, и верно служил революционному делу.
На седьмые сутки пути «Магнит» застопорил машины.
Яхонтов слышал, как с грохотом вываливалась за борт якорная цепь.
Люк в его камере открылся. На фоне голубовато-серого неба появилась заросшая щетиной физиономия Ужова.
— Вылезайте, — равнодушно произнес боцман.
Еле-еле держась на ногах, Яхонтов выбрался на верхнюю палубу.
Он сразу узнал, куда пришел «Магнит». Это был знакомый ему рейд острова Аскольд. До бухты Золотой Рог оставалось всего несколько часов хода, но море вблизи берегов накрыло густым туманом, и Соловьев решил стать на якорь.
На песчаной островной отмели прохаживались великолепные пятнистые олени с гордо откинутыми рогами. Временами животных накрывало пеленой тумана. Олени исчезали ненадолго и, словно сказочное видение, появлялись снова. В лучах неяркого солнца их коричневатые тела приобретали нежную розовую окраску…
Яхонтов не сразу заметил Соловьева, сидевшего в откидном кресле на палубе. Мимо командира прошли боцман Ужов и еще двое, неся в руках широкую и длинную доску. Яхонтов не раз видел, как на ней военморы стирали по субботам свои тельняшки. Доску зачем-то наполовину выставили за корму. Но Яхонтов не догадывался, для чего это понадобилось. Однако смутное беспокойство закралось в душу.
На верхней палубе появился Авилов со связанными руками. Двое конвоиров подталкивали его прикладами. Все лицо у Николая Павловича в сплошных синяках. Губы разбиты, тельняшка разорвана.
— Ну что, комиссар, накомиссарился? — с едкой ухмылкой проговорил Соловьев. — Пора и честь знать.
— Мы-то помним о чести. — Авилов с трудом мог сказать эти несколько слов.
— Мы, ваши законные хозяева, вернулись снова, чтобы поставить все на прежние места, — Соловьев особое ударение сделал на словах «мы», «хозяева».
— Советская власть восторжествует и выбросит из Приморья всю нечисть! Вам не долго радоваться! — голос Авилова звучал уже твердо.
И тут Яхонтов догадался, для чего приготовили доску на корме. Он слышал еще в детстве, что с пиратских времен существовал вид казни — хождение по доске. Осужденного заставляли идти по незакрепленной доске, один конец которой выдавался в море.
