— Здрасьте. Я сестра Золотько, який выписан только.
— Здравствуйте. Садитесь.
— Хочу увезти брата у Хмельницк.
— Пожалуйста, увозите.
— Та треба у Кыеве перевезти ево на другий вокзал.
— Так перевозите.
— Та вин же на другом конце города. Той вокзал здесь, а цей аж там.
— Так что вы хотите?
— Та як же перевозить?
— Да я не был в Киеве никогда…
— О то ж оно так, а як жи перевезти?
— Так поймите вы, я же никогда, понимаете, ни разу в жизни не был в Киеве, я…
— Здрасьте.
— Здрасьте.
— Я жена больного Кулика.
— Помню, помню. Разбирал вашу жалобу на поселковую больницу.
— Не могу, не могу простить врачам, почему не поставили диагноза вовремя.
— Да, трагедия страшная, случай почти невероятный. Рак легкого у молодых людей почти не встречается. Кто мог подумать? К тому же у инвалида — после тяжелой травмы грудной клетки… И еще у него — тысяча болезней. Все это прямо на поверхности лежало, бросалось в глаза. Кто мог представить, что там еще одно несчастье.
— На то и врачи, чтобы думать!
— А Вы кто?
— Я маляром работаю.
— Мне трудно вам объяснить сложность данного случая. Вы просто должны мне поверить, если доверяете…
— Да я против вас ничего не имею, вы же диагноз поставили, а почему же врачи не поставили?
— Я специалист, онколог. И потом мне было легче, я смотрел позже, когда картина уже прояснилась, смотрел тенденциозно, с намерением…
— А зачем резали, если напрасно все?
— Ему вскрыли грудную клетку, надеялись убрать опухоль, но было уже поздно — опухоль разрослась далеко.
— А если далеко — зачем резали?
— Чтоб узнать, что далеко, надо вскрыть сначала грудную клетку, без операции не узнаешь… не всегда узнаешь… Хотелось же спасти вашего мужа, все хотелось сделать для него.
— А почему ж не сделали?
— Потому что у него рак. Не все формы рака лечатся сегодня на земном шаре. Человечество пока еще не все знает о раке, не все мы умеем пока…
— А мне что делать теперь?
— Вам нужно теперь за ним ухаживать на дому, надо, чтоб сквозняка не было, но чистый воздух обязательно, свежее белье, шприц наготове…
— А где я шприц возьму?
— В аптеке.
— А в аптеке нет.
— В больнице.
— А в больнице не дадут.
— Ну, попросите.
— А как не дадут?
— Ну, я Вам дам.
— Ладно. А вот еще советуют сухое вино для аппетита. Можно?
— Можно.
— А где я вино возьму?
— В магазине.
— А в магазине нет…
— В ресторане.
— Ну, вот, буду я по ресторанам шляться!
— Послушайте, поставить диагноз рака легкого у вашего мужа в тысячу раз труднее, чем достать бутылку вина и шприц. От других Вы требуете невозможного, жалобы пишете, а сами такую малость не хотите сделать для родного человека…
Перекосилась, перепнулась с ноги на ногу, вышла.
Пора и мне — еще обход, операции.
А в коридоре опять хватают за руки, за халат:
— На минуточку, на минуточку!
— Что случилось?
— По губе меня ударили.
— Ну и что?
— Швы вот положили рядом, в скорой помощи.
— Так, швы как швы, лежат хорошо. Что вы хотите?
— А я недовольная!
— Так я не видел довольных, ударенных по губе.
И еще один шаг делаю к заветной двери и уже открываю ее, а в проеме — энергичное лицо, роговые очки:
— Секундочку, секундочку, вижу торопитесь, один только вопрос, доктор.
— Да, да, слушаю.
— Я свободен до двенадцати часов, сейчас — десять тридцать, у шофера перерыв с четырнадцати часов, и я…
— Какой вопрос вы хотите задать?
— Машину мне отпускать?
— Карандашик нужен, — бормочу я, — карандашик… два парохода плывут против течения со скоростью икс… Когда они встретятся?
Я бегу по коридору, по лестнице, а в голове дурацкий совсем колокольчик:
Па-ро-хо-ды встре-тят-ся или нет
Или — или встретятся, или — или нет…
Господи, когда же, наконец они встретятся, когда все это закончится? Есть жизнь на Марсе? Нету жизни?
Жизни нет. И все же она продолжается.
Мы сидим с Юрием Сергеевичем в моем кабинете в ширпотребовских креслицах и они кажутся нам глубокими и мягкими. За окном — темная ночь, на столе полпачки сигарет. Возбуждение скрадывает усталость. Мы делаем то, что может. А что мы можем? Я знал когда-то одного инженера, который выдвинул остроумную, и, на мой взгляд, поразительную идею. Некоторая сложная конструкция по единодушному мнению специалистов предварительному теоретическому обсчету не подлежит. Ее оптимальные параметры определяют эмпирически — методом проб и ошибок, как это делали старые мастера. Так можно монтировать Эолову, скажем, арфу или Иерихонскую трубу. Но в основе современного производства лежат не старые мифы, а строгая техническая документация, планы, сроки, финансы и т. п. Одним словом, передовой технологии всякие там патриархальные пережитки ни к чему. Она хотела бы от них избавиться, но не всегда это возможно. Вот и в данном случае — конструкция предварительно не считается (это доказано!), приходится звать тароватых мастеров, которые примеряются на глазок и на ощупь. И здесь нашему инженеру приходит мысль: да, конструкция не считается целиком, но некоторые ее части можно просчитать заранее. Какие именно части? Вот это как раз и нужно выяснить, а потом из цельной конструкции выделить те фрагменты, которые можно обсчитать, оставив для тароватых эмпириков только то, что действительно обсчитать нельзя.
Эту идею мы используем с Юрием Сергеевичем в более общем виде, имея в виду, что в Большой Проблеме нужно выслоить, выделить те ее аспекты, которые технически можно решить. Хориная точка зрения на этот счет — диаметрально противоположна. Завзятый хорь обычно требует грандиозных глобальных свершений, напирает на Правила. В противном же случае мелочиться не хочет, а посему вообще ничего не делает, законно отсиживается. И не потому, что ленив или подл, а потому, что вроде бы мудр и как бы терт, и палец ему в рот не клади. Хорь-демагог с глобальными замашками особенно опасен в острых ситуациях. Тогда происходит примерно следующее. После высокой резекции желудка у женщины семидесяти двух лет наступило резкое учащение пульса, состояние ухудшилось, сердце не тянет, нужно обеспечить непрерывную подачу кислорода, но система вышла из строя. Вторая половина дня. Алкоголик — завхоз Роман Быковский уже ищет бутылку, мечется. А тут я на его пути:
— Срочно подай кислород в операционную палату! Займись немедленно, женщина помирает!
— А этого сделать нельзя, — отвечает Быковский. — Чтобы кислород подать, нужно новую проводку, все поменять, все патрубки заменить, состыковать, потом опрессовать систему… Вот через месяц придут мастера, тогда я…
— Не пори, не морочь, Быковский. Тебе сейчас выпить надо, вот ты и заметался. А давай я тебе нос закрою и рот, задыхаться начни — воздуха захочешь! Женщина задыхается, понимаешь, дышать ей нечем. Кислород дай сейчас, бросай свои дела и дай женщине кислород! Времянку кинь от баллона!
Ах, не возьмешь хоря Быковского на слово, на совесть. Вот бритву бы к его горлу, тогда бы вот…
А пока отвечает Быковский уверенно и весомо:
— Я же вам не указываю, как резать в операционной, и вы мне не указывайте. Я — механик, у меня диплом! Это кислород, это вам не шутки… делать надо, как полагается, не тяп-ляп, это…
— А будь ты проклят!
Я бегом, нахожу Витьку Лопарева. И этот уже навострился. И тоже бутылка ему нужна. На ходу бросает:
— Ничего не получится, систему надо монтировать. Вот через месяц…
— А ну, кончай, падло! Там женщина умирает! На той самой койке, где ты лежал, где тебе, сука, жизнь спасали!
Остановился. Сказал: «Ага…». Потом сказал: «Ладно». Развернулся, пошел обратно. Через полчаса больная уже получала кислород непрерывно, а через несколько часов ее пульс стабилизировался. Она выздоровела и жива по сей день.
