Казалось бы — все было кончено, однако, влетели в залу, где с потолка спускались испускающие зеленоватый свет растущие вуали и колонны, в одну из этих вуалей и попала стрекоза; крылья запутались в этих слоях, и ее рвануло куда-то вверх — все вокруг разом заплелось зеленоватой нитью — она вырвала того, кто держал старика за плечо, и он остался он, беспомощный, трепыхаться в десятке метров над полом. Ну а крылья разорвали вуаль и стрекоза, резко забирая носом, устремилась вниз.
И вновь передвигал рычажки старик, вновь старательно нажимал педали — перед самым полом она выпрямилась, царапнула днищем; и вновь пошла вверх. К ним наперерез бросились какие-то фигуры, несколько отчаянных даже принялись карабкаться по вуалям вверх, надеясь перехватить их там, наверху. Кто-то прыгнул на них сверху, но старик успел завернуть в сторону, и тот грохнулся на пол. Но вот зала осталась позади, а зеленобородый бормотал:
— Так, совсем я утомился. У-фф, дыхание то спирает. Вот, если бы ты, молодой, мог бы мне помочь… Ну, ничего; я знаю, что скоро увижу ЕГО, и это придает мне сил!
Между тем, они влетели в коридор, который был темным, так как дальнюю его часть прикрывала завеса. Это был именно тот в коридор, в котором, не более чем за час до того произошло у Робина объяснение с золотоволосой девушкой, про которую юношу уже и позабыл. Стены были узкими, крылья то и дело задевали их, а старик напряженно бормотал: «Ну, ну, ну — только бы пролететь! Только бы… Эй, а что ж там впереди — стена, что ли?!»
Но в это время стрекоза уже сорвала завесу, и ворвалась в залу. Завеса упала на нос стрекозы, упала и на старика, так что он теперь совсем ничего не видел. Но старик как то был в этой зале, и знал, что надо резко поворачивать направо — он так и сделал; но, все-таки, боком врезался в противоположную стену, сорвал с нее несколько полотен, и еще больше повредил крылу. Раздался женский голос: «Кто это?!» — то была женщина дочь которой из-за неразделенной любви бросилась в лаву. Она думала, что это какое-то чудище ворвалось — и вопила: «Осторожней! Аквариум!» — но было поздно — раздался звон стекла.
Та женщина схватила какую-то палку, и, плача с досады, бросилась наперерез «чудищу» — ударила — получилось так, что завеса осталась на этой палке; ну а старик, наконец-то, получил возможность видеть, направил стрекозу к выходу — огненному оку. Позади слышались вопли: «Разбили! Ах, вы! Разбили!» — но они уже ничего не значили. Все ближе огненное око, вот дохнуло уже и жаром.
Они вырвались — старик только начал разворачивать стрекозу, чтобы не врезаться в противоположную стену ущелья, как сильной ток раскаленного воздуха наполнил крылья и стремительно понес их вверх.
— Свершилось! Свершилось! — вопил старик; но тут же осекся — и голос его стал тревожным. — Тут что-то не так! Эй, ты, верный — посмотри только — сколько с моста то валится — да и со стен; да отродясь же такого не было! О, ох — ну, сейчас все узнаем!.. Что ж это?! Быстрее бы, быстрее!
Действительно, вокруг них во множестве падали «огарки» — особенно много их валилось с моста — беспрерывной чередою, черным градом. Другие падали с края обрыва, и они проносились рядом со стрекозою — один ударился о ее нос, и, переломившись надвое, полетел дальше. «Огарки» падали с яростными воплями, от которых грохотало все ущелье.
А стрекоза стремительно поднималась все выше и выше. И вот отлетели вниз стены; и старик выкрикнул в восторгом: «Да я вернулся!» — и тут даже и Робин увидел два пылающих ока, которые, казалось, смотрели в самую его душу, и, в тоже время, оставались такими же безучастными, какими были, когда увидел он их впервые. Но тут старик вскрикнул: «Да что ж это?! Ты то видишь?!» — нет Робин не мог видеть, то, что видел старик; но по перекатистому, рокотному реву бессчетный гласов — он понял, что под ними огромная толпа — такая толпа, каковой ему никогда раньше и видеть не доводилось: в рокоте было что-то от рева морской бури — от слепой, и бездумной стихии — и ему страшно было, что стрекоза вновь заваливается, что он может упасть туда — когда его паук схватил ему не было так страшно. Ему представлялось что это темное море поглотит его, и будет топтать, и все глубже засасывать в свои глубины; и будут из мрака вырываться тысячи могучих рук, ног, обгорелых лиц, будут закручивать в водовороты, терзать, заглатывать в свои орущие глотки…
У пропасти, сбиваясь с целой половины этого царства, толпились «огарки», они заполняли с собой все это верстовое плато; в их глубинах раздавался беспрерывный треск, и павшие размалывались под ногами напирающих толп в порошок. Это масса клокотала живыми валами; а те кто оказывался у пропасти, пытались еще удержаться, пробиться к мосту, но, конечно, их сталкивали. Самая сильная давка происходила, возле самого моста — там тела крошились беспрерывно — там стоны боли перемешивались с яростными боевыми выкриками. Ну а устремлялись все они в ту сторону, откуда прибежал Робин. Весть о неких кудесниках, которые грозили самому ЕМУ, облетели уже все королевство; и из-за этого чрезвычайного случая была оставлена всякая работа; и каждый почитал теперь своим долгом дать отпор Врагу.
* * *
Возле той машины, которая доставила пленников, оставалось с две дюжины орков — они напряженно оглядывались по сторонам, а, когда начался переполох, закричали тем двоим «огаркам», которые управляли машиной:
— Везите нас! Нам нечего делать здесь! Везите!
«Огарки» забормотали:
— Нет — без особого приказа мы не имеем никакого права!
Переполох все усиливался: на некотором отдалении продвигались, впихивались в туннели толпы «огарков». Орки с тревогой оглядывались, выкрикивали: «Везите — или зарубим!», и они стали помахивать обнаженными ятаганами, перед плоскими орочьими мордами. Те продолжали твердить, что без приказа, не имеют права: в это же мгновенье, над камнями вспыхнуло огненное зарево — то Хозяин выпустил из себя огненные вихри, и тогда орки страха и злобы перерубили «огарков». Тогда же предводитель орочий зарычал:
— Одного бы оставили, болваны! Как мы теперь уйдем?!
Орки сгрудились вокруг машины, выставили ятаганы; и в напряжении ожидали. Ожидание их закончилось тем, что из узкого коридора вышел Хозяин с Вероникой на руках. Орки, с воплями бросились на него — Хозяин поднял повыше девушку, несколько орков кануло в нем; а остальные, от страха совсем потеряли голову, бросали свое оружие и бежали прочь.
Хозяин подошел к машине; и там, поднявшись на платформу, отпустил Веронику, при этом, он проговорил негромко:
— Нет смысла бежать — некуда.
Девушка еще была слаба; и тяготило ее виденное — да и то, что окружало теперь: эта каменная страна, эти два огнистые глаза на высоте в триста метров. Она уж и не помнила — из какого туннеля вынес ее Хозяин — вот и оставалась она поближе к нему, так как он хоть сколько то напоминал ей о прошлой жизни.
Хозяин же склонился над рычагами да колесами, раздался его голос:
— Эти каменные… — тут он не договорил — он не мог ругаться, когда рядом была Вероника. — Они перебили тех, кто мог с этим разобраться. Но, только с помощью машины, сможем мы отсюда выбраться. А так — идти двадцать верст… Нет — мы не пройдем и версты: я слишком устал, а они будут наваливаться на нас толпа за толпою, толпа за толпою…
Он провел своими дланями возле этих подрагивающих рычагов да колес; некоторое время оставался без движенья; затем промолвил:
— Нет в этом я разбираюсь столь же, сколь и орк. Придется действовать наудачу. Хотя, ежели вспомнить, какой «Танец» выделывали они…
Но он все-таки нажал на какой-то рычаг — машина затарахтела, затем — раздался острый, пищащий звук; и, наконец, из какой-то трубы, с силой вырвалась струя розоватого дыма. Хозяин нажал еще на какой-то рычаг, и еще что-то загрохотало. Так продолжалось несколько минут, и, в окончании их, вся машина уже отчаянно тарахтела, подпрыгивала, стонала, выбрасывала из труб ядовитые облачка, но, по прежнему оставалась на месте.
И вот Вероника воскликнула: «Любимый!» — и, сбежавши по ступеням бросилась к Ринэму, который поспешно вышел из туннеля; но, не успела она пробежать и половины расстояния, как из прохода появился Мьер, который нес на сгибе единственной своей руки мертвенно-бледного, недвижимого Рэниса — и в нем признала Вероника своего любимого. И здесь скажем, что девушка совсем забыла про рассказы Ячука, что у Робина одно око — она никогда не могла представить его с одним оком, а теперь это и вовсе из ее головы вылетело. И вот, сердце ее вспыхнуло сильной нежностью к недвижимому юноше; она, уже забывши про Ринэму, подбежала к Рэнису, и, подстраиваясь к быстрому шагу Мьера, зашептала: «Любимый, любимый мой» — из очей ее, как и прежде падали слезы, и касаясь лица его, вновь привели в чувство — он увидел ее лик совсем рядом, и слабо улыбнулся.
