– Нет, конечно, – искренне удивился Сергей. – Зачем? Я уже узнал, где она живет. Зато мне стало очень интересно, чем это она занималась.
– Мусор выкидывала, – сквозь зубы процедила сестра. – Тоже мне, тайна!
– Тайна? – Он вскинул усталые, глубоко запавшие глаза. – Может быть, и в самом деле это была тайна. Только чья? Я подошел к помойке и стал осматривать то, что она выбросила. Было темно, и я плохо разглядел… Но мне показалось, будто в одном пакете что-то шевелится…
Он перевел дух и попросил сигарету. Света молча протянула ему отцовскую пачку. Поднесла огня. Он с наслаждением выпустил клуб дыма:
– Сто лет не курил. У меня кончились деньги. Можешь одолжить еще немного? Даже на сигареты не осталось.
«Нельзя одалживать, иначе он так и не вернется домой!»
– Пришлось отдать Наташке все, что у меня было, да еще кое-какие диски на продажу, – признался он, продолжая пускать дым. – Она вплотную села на героин… Честно говоря, с ней стало непросто. Она все время клянчит деньги, а когда их получает… В общем, если бы у нее не было свободной кровати, я бы там не задержался.
– Но ты сам не…
– Не, – отрезал он. – Я же знаю, если начну – мне конец. Завязать уже не смогу, сила воли не та. А мне пока не хочется сводить счеты с жизнью.
– Я подкину тебе денег, – жалобно проговорила Света. – Но немного. У меня у самой почти ничего нет. Все, что смогла, выпросила у мамы…
Она жалилась нарочно, чтобы он не смел попросить большую сумму, но Сергей как-то странно на нее взглянул. Будто видел ее насквозь или знал то, о чем Света понятия не имела.
– Я никак не мог рассмотреть все это барахло, которое выкинула Лида, и потому решил еще раз туда вернуться. Потому что то, что там шевельнулось… Я вытащил это из пакета и увидел заводную обезьянку. Она хотела кувыркнуться еще раз, напоследок… Наверное, пружина от сотрясения развернулась.
– Где ключ? – неожиданно для себя спросила Света. Этот ключ представился ей на удивление четко – будто и в самом деле существовал.
Брат поднял глаза:
– Не знаю. Я не нашел его. Наверное, где-то затерялся. Кое-что из вещей наутро пропало, как мне показалось. Например, велосипеда уже не было. Но большинство игрушек сохранилось, и я погрузил их в багажник.
– И разбил мою машину? – поняла сестра. – Ты брал ее, чтобы обыскать ту дурацкую помойку?
Он не обратил никакого внимания на ее возмущенный тон. Только слегка заулыбался, продолжая рассказ:
– Что было потом, ты знаешь. Я так задумался, что врезался в столб. Особенно эта обезьяна меня смутила… То, что ее можно было заводить, и то, что я точно знал, что она всегда попадает под диван… Это мне покоя не давало, потому что у меня самого никогда в детстве не было такой игрушки. Не было – я же помнил. Я помнил многое… Я помнил даже то, чего никогда не было, как выяснилось, – он снова усмехнулся. – Потому что эту обезьяну я тоже помнил, а уж когда вспомнил ее имя, то слишком резко повернул руль… На дороге был открытый люк, я просто хотел его объехать, но переборщил… И врезался.
– Ее звали Маша, – слабо проговорила сестра. В ее голосе слышалось утверждение, а не вопрос.
Он кивнул:
– Да, Маша.
Некоторое время оба молчали и курили, стряхивая пепел в отцовскую пепельницу. Света уже прикидывала про себя, что нужно будет сделать в кабинете, когда они его покинут. Поправить альбомы в шкафу – они лежали криво. Вычистить и вымыть пепельнцу – отец не должен видеть, что они пренебрегают запретом курить дома. Что же еще? У нее в голове путались, сталкивались какие-то неуклюжие странные мысли, и она никак не могла прийти в себя. Как будто там завели обезьяну и она каталась внутри черепа, ударяясь о стенки и идиотски передергиваясь.
– Ты уж прости за машину, – сказал брат, давя окурок в пепельнице. – Я в самом деле на какой-то миг отключился. Появилось ощущение, что я сплю и вижу сон… Который мне уже снился.
– Это просто куча старого барахла, – после паузы сказала Света. – Старого детского барахла, которое уже никому не нужно. Наверное, хозяйка попросила Лиду выкинуть его.
– Да, но обезьяна… Почему я знаю ее имя?
– Потому, – Свету неожиданно осенило, – что у нас с тобой в детстве была точно такая же обезьяна! Вот почему!
– И где она?
– Где же ей быть? Сломалась и выкинули!
– Хорошо, – кивнул он. – Допустим, так и было. Но ты же ее помнишь? Скажи, помнишь?
Света призналась, что эта игрушка навеяла какие-то воспоминания. Однако она не решается утверждать точно…
– Помню, как мы с тобой ползаем под диваном и нашариваем эту мартышку в пыли, – сказала она и тут же поправилась: – То есть не эту, а другую, такую же. Или просто похожую.
– Ладно. Тогда не могла бы ты мне сказать, где наши с тобой детские вещи?
Света окончательно убедилась, что братом завладела навязчивая идея. Он говорил как одержимый и выглядел так же.
– Их нет, – отчеканила она. – То, что осталось, отдали бедным родственникам.
– Вот именно, все отдали. А ты в курсе, что матери обычно хранят на память детские пеленочки, подгузнички, всякую белиберду вроде пластмассовых погремушек и заводных обезьян?
– Зачем? – удивилась она.
– А затем, что это делают все!
Света не поверила, но призадумалась. В том, что говорил Сергей, была какая-то доля истины. Чего-то недоставало в ее воспоминаниях, в самом раннем детстве, как будто там было слепое пятно, сквозь которое она ничего не могла разглядеть. А когда могла, то не понимала, что именно видит.
– Ты помнишь аллею? – задумчиво проговорила она. – Было так солнечно, хотя холодно… Я замерзла. Нас катали в сидячих колясках.
– Да, катали по аллее, – подтвердил он. – И ты играла с печеньем, а потом уронила его в песок и стала кричать. А я своего не уронил и смеялся над тобой.
– Ты и тогда был изрядной сволочью, – заметила сестра. – Почему я это вдруг вспомнила?
– Мы были совсем маленькие. – Он не ответил на ее вопрос. – Нам, наверное, было по два с половиной года, не больше. Ты помнишь папу?
– Нет, конечно. А разве ты помнишь?
– Я помню мужчину и помню женщину. Это были папа и мама. Их лиц я вспомнить не могу. Дети вообще не помнят лиц.
Света нахмурилась, прикрыла глаза, пытаясь снова вызвать в памяти картину того солнечного холодного дня. Наверное, была осень – ей даже показалось, что она припоминает желтые листья на дорожке. И кажется, ее вез в колясочке отец. Она сделала такой вывод, потому что отчетливо вспомнила, что была очень горда. А кем еще она могла гордиться, если не папой?
– Значит, тебя везла мать, – проговорила она.
– Да, меня везла мама, – тут же согласился с ней Сергей. – Она подняла твое печенье и выбросила его в траву. Знаешь, что она сказала? Помнишь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
