А тут еще сообщили, коли подымут к приезду Никиты Сергеевича двенадцать этажей каркаса, Тоню, почему-то застрявшую в милицейском «обезьяннике», отдадут на поруки коллективу. Никто тогда не откажет. Сам Зот Инякин обещал.
Железные колонны плыли, чуть покачиваясь в воздухе, чередой. — Давай-давай! — кричал Шура вдохновенно и сорил искрами сварки. Весь корус был как в фейерверке. «Свяжут», на живую нитку, колонны длинными железобетонными балками-ригелями-этаж готов.
На последний ригель прикатили все «ответственно-безответственные», как окрестил их Ермаков… Хотя было воскресенье, казалось бы, не до того… Какое! С дач примчали. У Зота в машине ведро клубники. Некогда было домой завести. В восемь утра генсек, сообщили, садится не то во Внуково, не то в Шереметьево, все тайна! Не до отдыха тут! Зот Инякин ведро из машины вытащил, начальство, заскучавшее в ожидании, подошло, прихватило по ягодке-другой, потом, вслед за Ермаковым, присело у ведра на корточках, навалилось…
Не сразу заметили, что могучий кран сломался, Последний ригель закачался на стропах, как на качелях.
Так и не дождались. Уехали, наказав до вечера уложить. Кровь из носа!. Счастье, что генсек где-то в Бельгии задержался..
….Стряслось это в памятном всем 1962. Игорь Некрасов уже второй год, как ушел со стройки, вернулся в Университет, защитил докторскую диссертацию о рабочем фольклоре. Побаивались в МГУ этой диссертации. Политики много!
Ермаков был на защите. Рассказывал. Ученый совет голосовал. Ни одного черного шара не было брошено. Единогласно утвердили. Теперь Ермаков его книги ждет. Обещал прислать рукопись…
Год назад — не выдержал Игорь — отправился в Заречье. Повидаться «со своими», как говорил. Ермаков был в отъезде… Ждали вечером. Все время до вечера провел со Староверовами.
Посмешили они Игоря Ивановича. Рассказывали наперебой, как у них недавно «выбирали» в герои страны и в Депутаты. Передали из ЦК по телефону разнарядку: Тресту «Мосстрой No»3» выделено — одного человека в Герои Соцтруда, и одного — в Депутаты Верховного Совета СССР. Затем прочитали бумагу: «Показатели такие. Чтоб с постоянной пропиской, по национальности русские, социальное происхождение — из рабочих. Чтоб пили в меру. И на чужих жен не зарилсь».
— А насчет умишка депутата ни слова. И чтоб вороватым не был — не заикнулись. — Нюра улыбнулась. Пожала недоуменно плечами. — Только цвет глаз не указали, а так все-все расписали. Как для детского сада. Или для психов.
«Ермак, значит, — продолжила она свое повествование, — подсадил в Герои Чумакова, а в Депутаты Шуру… Чумаков из-за скандала в Постройкоме провалился, а Шурка, дурак, целых два месяца отказывался. Только вчера признал, что его заарканили…
Игорь обрадовалсял. «Хожение во власть Шурки Староверова» это же наша новая или даже новейшая история… Просил ты хоть однажды слово для выступления? — вырвалось Игоря Ивановича..
— Просил, как же… Не дают. Убедился, дают лишь тем, кто берет слово от имени своей области или края… Секретари, председатели разные…Короче, номеклатура. От кого? спросили.
— Что, от рабочего класса — не годится?
— Здесь все депутаты от «от рабочих», — возразили с улыбочкой.
Потребовали, что б показал свою речь заранее… Ну, показал…
Они неделю не возвращали: Екатерина Алексеевна Фурцева отчего-то заинтересовалась, попросила прислать ей будущую речь бригадира с Заречья. А потом от ее имени мне передали: «Выбрось то, опусти это..». Но я же не Тихон Инякин, так их и этак!
И замолчал. Молчал так долго, что Игорь Иванович повернулся к Нюре.
— Нюра, а ты хотела когда-либо стать Фурцевой? Взлететь на государственные высоты? Владимир Ильич такую возможность предвидел…
— Боже упаси, Игорь Иванович! Женщин к таким должностям допускать нельзя. Ни в коем случае!
Это было для Игоря так неожиданно, что он перебрался вместе со стулом к Нюре поближе. Спросил, чем вызван у нее, женщины, такой необычный взгляд?
— Игорь Иванович, коли, извините, вы интересуетсь этим всерьез, как ученый человек, спрошу вас откровенно. Чтобы управлять такой махинищей как страна, нужны чтоб существовали точные законы управления? И чтоб эти законы были святы и для вас, ученого человека, и для подсобницы каменщика, которая едва седьмой класс осилила. Правильно я думаю?.. Спасибо, Игорь Иваныч, за поддержку.
Да только зачем нам так высоко брать, тут, в нашем профсоюзе, и то концов не найдешь. Прав никаких, одни разговоры. Каждый по своему понимает свои права… А что, Игорь Иваныч, в вашем университете всегда считаются с профсоюзом?
И потом не все женщины на одну колодку. Которые образованные, с умом, те ощущают, что они, по сравнении с мужчинами, не все могут. Другие гордячки, честолюбки своевольные, с этим несогласны. Сколачиваются в какие-то феминистки. А о чем они, читаю, феминистки хлопочат?. О равноправии. Да есть… есть у нас, в Заречье, равноправие! Наш прораб Огнежка равноправнее любого мужика. А на высокую гору, умница, ни за что не полезет. Заберись хоть на самый пик, сказала как-то, а вокруг Чумак на Чумаке.
Да и какие, скажите, у вашего Хрущева законы? Он о них, может, и не вспоминает никогда. Потому, сами видите, кидает его из стороны в сторону. То своих чиновников делит на промышленных и сельских, то снова всех в кучу. Нигде не читала, чтоб и бабы о законах думали…
Когда такую своевольную гордячку подсаживают на самый хребет, где нужны не только ее хитрый женский умок, но и мудрость… и все ждут от нее спокойной мудрости, получают вдруг крикливую бабу, все знающую и все понимающую…
А главное, скажу вам по совести, баба на «высотке» непременно будет ревниво оглядываться на мужиков, доказывать им своими решениями, что она еще более свирепа, чем они, еще более жестока. А это — беда…
И со смехом: — Нет, хотите, мужики, жить на белом свете, оставьте нас, женщин, в покое. Справляйтесь со страной сами…
Игорь Иванович хотел бы продолжить разговор, но Нюра уже склонилась к кроватке Шурани маленького, который со сна что-то бормотал, и, поблагодарив ее за честный, неожиданный для него ответ, снова вернулся к Александру.
— Саша, так чем же оно все-таки кончилось, твое «хожение во власть»?
Ты не стал ничего исправлять в своей речи, на том и кончилось. Ты их более не интересовал?
Александр молчал, затем стал кому-то звонить. Ни слова более.
— Так что, — спросил Игорь Иванович перед уходом ядовито, ты опять скажешь, что это «не для бумаги».
Александр взорвался.
— Нет, я у них именно «для бумаги». Подтирочной…
Поздно вечером появился Ермаков. Обрадовался гостю. Сказал, Игорь, книгу твою прочел. Научный анализ, правда, пробежал. Это для профессоров. А так — острая книга. Много нового даже для меня. Похохотали с Акопянами. Наша девочка, особа впечатлительная, пришла от книги в восторг. И тогда я отправился с ней к Хрущеву.
Никита Сергевич держал месяц. Потом попросил приехать. Отношение у него к ней такое: «Лихая книга. Твои воронежские девочки, Ермаков, со своими припевками раздели нас догола. Что голосят? «От получки до получки не хватает на харчи». А над нашей партией, так просто издеваются. Вот, скажем, поют на своих заваленках в два голоса. Женский голос:
«Прошла зима — настало лето…
Бас подхватывает: Спасибо партии за это…»
— Никита Сергеевич, это поют во всех городах и деревнях страны. И в два голоса и в одиночку.
— Пусть здесь поют! У себя! Дома! А там, на Западе, — такая книга-материал. Хлеб для враждебных нам комментаторов. Как нам после твоей книги приезжать на международные конференции? Без штанов?
И заключил так: — Книгу, конечно, напечатаем. Лет через двадцать…
Игорь помрачнел.
Не журись, Иваныч! Ты опять легко отделался.
Михаил Суслов, главный в Кремле идеолог, заявил писателю Василию Гроссману, что его роман «Жизнь и судьба» может быть напечатан в стране лет через двести…
У Игоря шея вытянулась.
— Это уже похожие мотивы: «Третий рейх на тысячу лет.». Они и себе отвели столько же?.. Дураки набитые, ладно хоть не злодеи! И не жулики».
— Ты в этом уверен? — усмехнулсяу Ермаков —. Молод ты, молод, Игорек!
Игорь напомнил, почему-то застеснявшись: год назад, когда он покидал стройку, Сергей Сергеевич рассказал страшную для него новость, будто нищенская зарплата — это не экономика, а — читая политика…
— До сих пор сомневаюсь. Не преувеличение это, Сергей Сергеевич? Они, конечно, темняки. Дурни. Но… все же не злодеи…
— Ах, ты еще сомневаешься, романтик?!
Вернувшись к своей университетской-спокойной, размеренной жизни — докторскую Игоря Ивановича Некрасова — необычную, спорную — в ВАКе, наконец, утвердили — Игорь все время думал об Александре Староверове и его «хожении во власть». Конечно же, недостало у парня терпения и гибкости. Разве, черт побери! нельзя было чего-то добиться? Во всяком случае, помочь Ермакову в его немыслимом, просто слоновьем противостоянии?!
