Подкоп под стену уже подвели — теперь вентрийцы дождутся благоприятного ветра и подожгут туннель. Теперь перед Решей собралось не менее одиннадцати тысяч солдат, а защитников всего восемьсот. Мишанек посмотрел вправо и влево вдоль стены, где сидели усталые наашаниты. Разговоров почти не было слышно, и к еде, только что доставленной из города, никто не притронулся.
Мишанек подошел к ближнему солдату. Молодой воин сидел, уткнувшись головой в колени. Рядом лежал разрубленный шлем с покосившимся плюмажем из белого конского волоса.
— Ты разве не голоден, парень? — спросил Мишанек. Юноша поднял на него темно-карие глаза. Лицо у него было гладкое, как у девушки.
— Я слишком устал, чтобы есть, генерал.
— Пища придаст тебе сил, можешь мне поверить. Парень нехотя взял ломоть солонины.
— Все равно умирать, — сказал он, и слеза скатилась по его покрытой пылью щеке.
Мишанек положил руку ему на плечо.
— Смерть — всего лишь странствие, парень. И ты совершишь его не один, а со мной. Кто знает, какие приключения ждут нас в пути?
— Раньше и я в это верил, — грустно ответил солдат. — Но теперь я повидал слишком много смертей. Вчера видел, как погиб мой брат. Ему выпустили кишки, он так ужасно кричал. А вы не боитесь смерти?
— Конечно, боюсь. Но мы с тобой солдаты императора. Мы знали, на что идем, облачаясь в панцирь и застегивая поножи. Кто знает, что лучше: окончить свои дни дряхлым, беззубым старцем с мышцами, точно гнилые веревки, или пасть в бою полным сил? Когда-нибудь мы все умрем, так или иначе.
— Я не хочу умирать. Не хочу здесь оставаться. Хочу жениться и стать отцом. Хочу видеть, как растут мои дети. — Мальчик плакал в открытую.
Мишанек сел рядом с ним и обнял, гладя по голове.
— Мне хочется того же самого, — еле слышно произнес он. Вскоре рыдания утихли, и мальчик выпрямился.
— Простите, генерал. И знайте: я не подведу вас.
— Я знаю. Я наблюдал за тобой: ты настоящий храбрец, один из лучших. А теперь съешь свою порцию и поспи немного. Мишанек вернулся к Щурпаку:
— Пошли домой. Хочу посидеть с Патаи в саду и посмотреть на звезды.
Друсс лежал тихо, закрыв глаза, и слушал разговоры своих друзей. Никогда еще у него не было так скверно на душе — даже после похищения Ровены. В тот страшный день гнев не позволил ему пасть духом, а после горевшее в нем желание найти ее давало ему силы, вело к цели и сковывало стальными цепями все прочие чувства. Даже в темнице он сумел побороть отчаяние — но теперь желудок у него свело, и чувства вырвались на волю.
Она любит другого. Эти слова, сами собой образовавшиеся в его голове, терзали сердце, словно битое стекло.
Он хотел возненавидеть Мишанека, но даже в этом ему было отказано. Ровена никогда не полюбила бы недостойного или дурного человека. Друсс сел, глядя на свои руки. Следуя за своей любовью, он переплыл океан, и эти руки убивали и убивали ради того, чтобы вернуть ее.
Он закрыл глаза. Как же теперь быть? Двинуться в первых рядах на штурм стены? Или занять место на этой стене, защищая город Ровены? Или просто уйти прочь?
Уйти прочь.
В палатку вошел Зибен.
— Ну как ты тут, старый конь?
— Она его любит, — хрипло, через силу выговорил Друсс.
Зибен с глубоким вздохом сел рядом с ним.
— Если у нее отняли память, она не совершила измены. Она тебя просто не помнит.
— Я понимаю и не держу на нее зла — как бы я мог? Ее Душа... я не могу этого объяснить, поэт. Она не знает, что такое ненависть, алчность или зависть. Она мягкая, но не слабая, заботливая, но не глупая. — Друсс выбранился и потряс головой. — Нет, не могу объяснить.
— У тебя прекрасно получается, — тихо сказал Зибен.
— Когда я с ней, мой огонь меня не жжет. Гнев утихает. — В детстве я не выносил, когда надо мной смеялись. Я был большой и неуклюжий, бил горшки, спотыкался о собственные ноги. Когда люди смеялись над этим, мне хотелось... ну, не знаю... раздавить их. Но однажды мы с Ровеной пошли в горы. Был дождь, я оступился и плюхнулся носом в лужу. Ровена залилась громким смехом, а я сел и стал смеяться вместе с ней. И до чего же это было хорошо, поэт, до чего же здорово.
— Она и теперь близко, Друсс, — за той стеной.
— Да, знаю. И что же? Влезть на эту стену, убить мужчину, которого она любит, а потом прийти к ней и сказать: «Вот он я — помнишь меня?» Победа будет не за мной, как ни кинь.
— Всему свой черед, дружище. Реша падет, это неизбежно. Судя по словам Оликвара, Мишанек будет драться до конца, пока не погибнет. Тебе не нужно его убивать — его судьба уже решена. И Ровене будет нужен кто-то рядом. Я не могу тебе советовать, Друсс, — я ни разу не любил по-настоящему и завидую тебе. Но давай подождем до завтра, ладно?
Друсс кивнул и испустил глубокий вздох.
— Подождем до завтра.
— Горбен хочет видеть тебя. Пойдем? Бодасен тоже там, и будет много вина и вкусной еды.
Друсс встал и взял Снагу. Лезвия блеснули при свете жаровни, горящей посреди шатра.
— Лучшим другом человека считают собаку, — сказал Зибен, отступив на шаг.
Друсс, не ответив ему, вышел в ночь.
Мишанек вышел из ванны. Ровена стояла, держа наготове халат. Улыбнувшись, она смахнула с плеча мужа два розовых лепестка. Мишанек сунул руки в рукава, затянул атласный пояс и обернулся к ней. Взял ее за руку, вышел с ней в сад. Ровена прильнула к нему, а он обнял ее и поцеловал в лоб. От него пахло розовым маслом, и она обвила его руками, зарывшись в мягкие складки халата. Потом запрокинула голову и заглянула в его карие глаза:
— Я люблю тебя.
Он взял ее за подбородок, приник к ней долгим поцелуем. Его губы пахли персиками, которые он ел, пока нежился в ванне. Но в поцелуе не было страсти, и Мишанек скоро отстранился.
— Что случилось? — спросила она.
Он пожал плечами, улыбаясь через силу.
— Ничего. — Зачем ты так? Не выношу, когда ты мне лжешь.
— Осаде скоро конец. — Он подвел ее к круглой скамейке под цветущим деревом.
— И когда же ты думаешь сдаться?
— Когда получу приказ.
— Но сражаться дальше нет смысла. Война окончена. Если ты поговоришь с Горбеном, он разрешит нам уйти. Ты покажешь мне свой дом в Наашане. Ты давно обещал свозить меня в свое поместье около Озер — говорил, что тамошние сады ослепят меня своей красотой.
— Да, это правда. — Он обхватил ее за талию и приподнял, коснувшись губами ее губ.
— Поставь меня. У тебя швы разойдутся, ты же слышал, что сказал лекарь.
— Слышал, — хмыкнул он. — Ничего, рана уже почти зажила. — Он поцеловал ее еще два раза, поставил на землю, и они двинулись дальше. — Нам надо поговорить, — сказал он и умолк, устремив взгляд на звезды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
