Кюрджи, пятясь задом, выскользнул из зала. Его крепкие узловатые руки подрагивали от страха, а ослабевшие ноги почти не держали тело. Кто знает, что решил Геронт, быть может, эти шаги Кюрджи по темным переходам Чистилища окажутся последними шагами в его жизни.
Чья-то тяжелая рука легла на плечо суранца, жрец вздрогнул всем телом и замер, готовый принять смерть во славу Великого.
— Я ждал тебя, достойный, — услышал он бесцветный голос страшного жреца Халукара.
Кюрджи медленно развернулся на непослушных ногах и с ужасом уставился в холодные глаза посвященного.
— Я слышал твой разговор с Геронтом. — Жрец Халукар, Чуткое ухо Храма, смотрел на Кюрджи почти дружелюбно. — Ты обошел меня в этот раз, но я не держу на тебя зла.
— Лишь важность дела и невозможность отыскать тебя, посвященный, заставили меня обратиться к посвященному Нумилину.
— Твои поиски длились больше года, но я рад, что они столь удачно завершились, — Халукар подхватил Кюрджи под руку и скорее потащил, чем повел вниз, по узкой винтовой лестнице. — Ты познакомишь меня с этим варваром, достойный. Кажется, его зовут Рекин Лаудсвильский?
Кюрджи едва не потерял сознание от страха, пока спускался в подземелье. Слава о страшных пыточных казематах Чистилища передавалась из уст в уста, так же как и слухи об усердии посвященного Халукара, лично пытавшего ослушников даже невысокого ранга.
Халукар вдоволь насладился страхами достойного Кюрджи, но, видимо, пытки в этот раз не входили в его планы. Суранцу лишь позволили с содроганием полюбоваться на острые крючья, свисающие с потолка, и темные пятна под ними.
— К сожалению, не для всех путь к Великому — сладостный путь, — тяжело вздохнул Халукар. — У Храма много врагов и далеко не всех удается наставить на праведный путь обычными средствами. Внутренний враг страшнее внешнего. Опасно, когда вредные мысли поселяются в подобных головах. — Посвященный небрежно постучал пальцами по бритому черепу гостя.
В подвале посвященный Халукар держался куда более свободно и раскованно, чем наверху, позволяя себе даже пошутить в полной уверенности, что почерневшие от копоти и времени стены его не подведут.
— Ты не дурак, суранец, умеешь наблюдать и делать выводы. Справишься с посвященным Чирсом — быть тебе моим помощником.
Кюрджи задохнулся от неожиданности: ни о чем подобном он и мечтать не смел — это было неслыханное возвышение.
— А если дотянешься до Вара, то быть тебе посвященным.
— Но я всего лишь жалкий суранец, — робко отозвался Кюрджи.
— Чушь, — узкие глаза Халукара холодно блеснули. — Моими родителями были простые степняки, мир их праху. Преданность Храму искупает все.
Кюрджи сломался в раболепном поклоне — ни согласиться, ни возразить всесильному жрецу он не посмел.
— Следует потрясти этого юнца Ахая, — задумчиво произнес Халукар, — от него ниточка потянется к Чирсу и Вару.
Кюрджи смотрел на грозного владыку подземелья с ужасом. Посвященный Вар, Левая рука Великого, начальник всех Мечей Храма мог раздавить Кюрджи одним взмахом ресниц, да и посвященному Халукару не поздоровится. Правда, за спиной Халукара стоит Геронт, но так ли уж уверенно наместник Великого сидит на хрустальном троне, чтобы замахиваться на двух столь могущественных жрецов Храма? И что об этом скажут другие посвященные?
— Мне бы только зацепиться, — с каким-то страстным придыханием произнес Халукар. Узкие глаза степняка горели такой ненавистью, что суранец невольно поежился.
— С жрецом Ахаем справиться будет непросто, — робко заметил Кюрджи.
— И не такие гордецы ломались в этих руках. Мечта у меня есть, достойный Кюрджи, — толстые губы Халукара сломались в усмешке. — Хочу отправить на тот свет посвященного горданца по всем писаным законам Храма. Резать их из-за угла мне доводилось, но это совсем другое дело.
Чуткое ухо Храма посмотрел на ошалевшего от его признаний жреца с трескучим смехом:
— Шучу я, суранец.
— Посвященный Вар не позволит арестовать одного из его ближайших помощников, да еще и без всяких доказательств вины, а в Храме не найдется человека, который осмелится нарушить волю Левой руки Великого.
— А кто говорит о людях, достойный? — Халукар перестал смеяться. — Я повелеваю не людьми, а тенями.
Кюрджи знал о тенях Храма достаточно, чтобы сердце его сжалось от страха и отвращения.
— Ты, суранец, выведешь их на жреца Ахая. Меч Храма, и горчивший непослушанием Геронта, должен умереть. Но не сразу, — Халукар поднял вверх указательный палец, — смерть его будет не самой легкой.
Посвященный не спеша отхлебнул из стоящего перед ним на столе кувшина. Острый запах спиртного ударил в ноздри Кюрджи, и достойный жрец Храма отшатнулся. Употребление подобных напитков запрещалось в Храме, а преступившие запрет жестоко карались.
— Пей, суранец, — глаза Халукара сверкнули бешенством.
Кюрджи не посмел отказаться и сделал несколько торопливых глотков, закашлявшись и задохнувшись при этом.
— Ничего, суранец, считай это своим посвящением в братство теней — в братство живущих в ночи.
Бес плотнее запахнулся в длинный дорожный плащ — узкие улочки Хянджу насквозь продувались ветром. Пламя факела то гасло, то вдруг вспыхивало с новой силой. Бес пожалел, что не прихватил с собой раба: тяжелый факел оттягивал руку, а подхваченные ветром языки пламени грозили опалить лицо. Первый Меч Храма шел пешком. Передвижение верхом в этой части города, близкой к Чистилищу, строжайше запрещалось. Жрец Ахай не любил пеших прогулок и не слишком любезно отвечал на приветствия робких прохожих. Впрочем, появление в этой части города простых обывателей было такой же редкостью, как снег в июле. Несколько мелких служителей Храма, рабы почтенных и посвященных, посланные по неотложной надобности, да часовые-горданцы, следившие за порядком, — вот, пожалуй, и все, кто осмелился появиться на священной улице в это промозглое вечернее время. Ночь предназначена для отдыха, а не для прогулок, и беспокойный горожанин, рискнувший появиться в позднее время на улицах Хянджу, непременно бы получил нагоняй от бдительной городской стражи.
Бес прекрасно знал систему внешней охраны Чистилища и прилегающих к нему окрестностей и потому шел уверенно, не боясь ловушек. Хотя ему то и дело приходилось освещать лицо факелом, дабы бдительные стражи могли заглянуть в не слишком любезные глаза одного из ближайших помощников посвященного Вара. Гвардейцы холодно кланялись Первому Мечу Храма, но долг свой выполняли неукоснительно: только произнесенные шепотом слова пароля открывали жрецу Ахаю дорогу. По мнению Беса, гвардейцы были не ахти какими воинами, пожалуй, даже похуже его пешек, если, конечно, не брать в расчет их грозное оружие, огненные арбалеты, но набирались они только из горданцев и занимали в храмовой иерархии место чуть повыше младших жрецов и вровень с простыми Мечами Храма. Командир гвардейцев Чистилища носил почетный титул — Щит Великого, и являлся первым помощником Вара. Отношения Щита Великого почтенного Кархадашта с достойным Ахаем, Первым Мечом Храма, оставляли желать лучшего, и, может быть, поэтому гвардейцы не спешили уступать ему дорогу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
