— Где мы?
— Дмитров объехали.
— А с ребенком у тебя хорошие отношения? — спросил Свирельников.
— Очень хорошие.
— Он знает, что ты не отец?
— Знает… — вздохнул Леша.
— А своего чего не заводите?
— Резус…
Слева, из-за невысокого холма, тянувшегося вдоль канала, показалось долгое белое трехэтажное здание с лоджиями вдоль всего фасада. Странный дом сиял огнями и оглашал ночную окрестность гулкой музыкой, а на плоской крыше танцевали, размахивая руками и надламываясь, люди. Казалось, жильцы этого странного обиталища дружно отмечают какое-то свое, общее для всех, буйное торжество. Свирельников сообразил, что никакой это не дом, а возвращающийся в Москву теплоход: по борту елочным золотом мерцало название «Иван Поддубный».
Михаил Дмитриевич вспомнил, как они с Тоней много лет назад из Химок плыли в Кимры через бесконечные шлюзы, опускаясь вниз вместе с мутной кипящей водой и дожидаясь, пока медленно раскроются огромные, словно в рыцарских романах, железные ворота и можно будет двинуться дальше по каналу. Ночью от сильного толчка, шатнувшего каюту, он проснулся и даже испугался, увидев в иллюминаторе вместо темного берегового силуэта мокрую выщербленную бетонную стену, покрытую зеленой речной слизью: они снова опускались вместе с водой. Потом он долго не мог уснуть, думая о том, что, в сущности, жизнь, если и похожа на реку, то вот на такую — с осклизлыми шлюзовыми камерами и долгим восхождением или, наоборот, нисхождением по зыбким водяным ступеням…
А может быть, это пришло ему в голову только сейчас, когда их джип промчался мимо веселого теплохода.
— Кимры скоро? — спросил он водителя.
— Нет еще… Сначала Дубна, — ответил Леша.
— Если усну, в Кимрах разбуди!
…В Кимры они с Тоней приплыли рано, когда над Волгой тянулся слоистый туман, и казалось, это облака, отяжелев, опустились и накрыли утреннюю реку. Над туманом поднималось красное, как ягодное пятно на скатерти, почти еще не греющее солнце. Теплоход пристал к дебаркадеру, похожему на смутную бело-голубую декорацию. Они, вслед за пассажирами, сошедшими на берег, сломя голову помчались к другой, маленькой пристани, успев вскочить на катер, который шел вниз до Кашина. Устроились на носу и поплыли. Дул несильный ветер, переполненный запахами живой и мертвой воды, ароматом свежего сена и выхлопами тарахтящего двигателя. Тоня, удерживая волосы, долго смотрела на удаляющиеся Кимры, а потом вдруг спросила:
— А ты знаешь, что Артур был королем кимров?
— Какой Артур?
— Ну, который Круглый стол для рыцарей придумал.
— Откуда ты взяла?
— Прочитала.
— Наверное, совпадение.
— Совпадений не бывает! — ответила Тоня и стала смотреть вперед.
Река, широко извиваясь, терялась в синей лесной дымке. Обрывистый рыжий берег был изрыт круглыми норами. Из них стремительно выпархивали стрижи и взмывали в утреннее небо. В длинных черных лодках горбились неподвижные рыбаки с тонкими лещинами, дрожащими над водой. А белые и красные бакены, покачивающиеся на мелкой катерной волне, напоминали огромные поплавки от чьих-то невидимых гигантских удилищ.
Солнце поднялось выше, ослепительно побледнело и потеплело. Наконец далеко впереди, там, где русло поворачивало почти под прямым углом, возник высокий глиняный берег, раздвоенный впадающей в Волгу речкой и усеянный поверху черными избами со сверкающими стеклами. Внизу, под обрывом, виднелся крошечный понтон, смахивающий на прибитый к отмели спичечный коробок, а на нем несколько черных точек — встречающие, и среди них, конечно, дед Благушин, извещенный телеграммой.
— Селищи! — проглотив комок в горле, прошептал Свирельников и почувствовал, как ветер холодит и срывает слезы с его щек. — А вон там, справа, — Ельдугино… Во-он виднеется!
Тоня, поняв состояние мужа, внимательно посмотрела на него и погладила по голове. Постепенно берег приближался, обрыв становился круче, избы выше, а понтон уже походил на большую жестяную коробку из-под зубного порошка, который мать всегда покупала Ишке в пионерский лагерь. Слева открылось устье Колкуновки, перетянутое тросом, и показался паром, перевозящий лошадь, запряженную в телегу с сеном…
— А ты точно знаешь, что теперь через Колкуновку мост? — спросил Михаил Дмитриевич водителя.
— Точно. Я сюда человека из Москвы возил. На базу отдыха. Она прямо у моста.
— Давно возил?
— Года три назад.
— Может, это и есть «Боевой привал»?
— Нет, база так и называлась — «Колкуновская».
— Ну да, в журнале написано, что «Боевой привал» между Селищами и Ельдугино…
— Найдем, если есть.
— Должен быть.
…Наконец катер, тарахтя, привалил к понтону. Дед Благушин, одетый в старый офицерский плащ без погон, принял вещи, помог Тоне сойти с качающейся палубы, обнял Свирельникова и табачно поцеловал в губы. Потом они погрузили чемодан и сумки в лодку, Благушин определился на весла, и они заскользили по зеркальной утренней глади. Михаил Дмитриевич сел на корму, а Тоня устроилась на носу и опустила руку в воду.
— Теплая… А сколько нам плыть?
— К вечеру будем! — не оборачиваясь, снасмешничал дед и скроил внуку мину, выражавшую полное мужское одобрение…
…Полутемные Кимры с покосившимися деревянными купеческими домами, глухими воротами, двумя-тремя освещенными обувными витринами и дракой возле бильярд-бара «Атлантис» проскочили за пять минут. При этом джип несколько раз бухался в глубокие дорожные выбоины, и на лице водителя возникала болезненная гримаса, точно это он сам ударялся о поврежденный асфальт самыми чувствительными местами. Перед мостом через Волгу, которого тоже раньше не было, свернули налево.
Прежде, когда мать возила Ишку в Ельдугино, они добирались обычно поездом до Савелова, а затем на катере переправлялись в Кимры и почему-то всегда с цыганами. Зинаида Степановна страшно боялась, что их обворуют, и все время пересчитывала сумки…
На развилке свернули вправо, сверившись с указателем «Комплекс „Колкуновка“». Шоссе сузилось и нырнуло во мрак. Вдоль дороги по обеим сторонам тянутся две темноты: внизу зубчатая, чернильно-непроглядная. Это лес. А над ней другая, сероватая, похожая на тушь, размытую водой. Это небо. Иногда верхняя полутьма падала вниз. Это было поле. Изредка сбоку мелькали, словно угли сквозь пепел, красноватые огни деревенек. Но название высветилось только однажды — «Каюрово».
Вскоре нормальное покрытие кончилось, и, казалось, джип едет по бесконечной стиральной доске.
— Когда же у нас будут хорошие дороги? — страдальчески спросил Леша.
— Никогда.
— Почему?
— Потому что тогда нас сразу завоюют…
— Кто? — сонным голосом поинтересовалась с заднего сиденья Светка.
— Ты проснулась?
— Ага, поспишь тут! Как на противопролежневом матрасе едешь…
— Каком-каком?
— Противопролежневом.
— Ты-то откуда знаешь?
— Папа лежал…
Дорога внезапно улучшилась, и слева показалась база отдыха, выстроенная, судя по силуэту, в затейливом фольклорном стиле. Спуски к реке освещались фонариками. На мостках, уходящих в серебрящуюся воду, целовалась парочка.
— Давайте здесь остановимся! — закапризничала Светка.
— Нет. Мы остановимся в «Боевом привале».
— Почему?
— Потому что поставленную задачу надо выполнять.
— Зачем?
— Затем.
— Ты настоящий мужчина, — вздохнула она.
Проскочили мост. Справа было видно, как неширокая чернота Колкуновки вливается в неоглядную темень Волги. Дальше дорога шла по задам Селищ, в которых горело всего два-три огня. За околицей дорогу перебежали светящиеся кошачьи глаза, и Леша суеверно выругался под нос. Снова въехали в лес, а через несколько минут по днищу забарабанила щебенка: асфальт кончился.
— У нас вездеход? — мстительно поинтересовалась Светка.
— Я тебя больше с собой никуда не возьму!
— Прости, Микки!
И в этот момент фары осветили довольно большой рекламный щит:
Постоялый двор
БОЕВОЙ ПРИВАЛ
Добро пожаловать!
Под буквами, видимо для неграмотных, располагались рисунки: вигвам, пивная кружка, вилка с ложкой, чешуйчатая рыба на большом крючке и стрелка, указывавшая в кромешную темноту.
— Слава богу! Сворачивай! — распорядился Свирельников.
Они свернули. Как ни странно, дальше пошел вполне приличный асфальт. Некоторое время ехали точно в полутемном тоннеле, потом впереди забрезжил свет, и вскоре джип уперся в полосатый шлагбаум. Свирельников вышел из машины и огляделся: за невысоким забором на цементном постаменте стояла пушка-сорокапятка, а рядом настоящая полевая кухня на колесах. В глубине виднелся длинный двухэтажный коттедж, обшитый светлым сайдингом, а слева три равновеликих холмика, землянки — такие, как показывают в кино. Труба одной из землянок дымилась, а изнутри доносились музыка и женский хохот. Вся эта картина освещалась большими прожекторами, прикрепленными к стволам корабельных сосен, и возникало ощущение, что здесь, посреди лесной тьмы, нечаянно, словно снег в апрельской подворотне, залежался кусок облачного утра.
