менее скудный эффект, и стремлюсь достичь в изображении большей строгости и мужественности, и для этого мне нужно еще много трудиться. Но если ты скажешь: «Поработай над лесными ландшафтами, пейзажами или маринами», я не буду против, ведь это не помешает мне заниматься более крупными и серьезными работами.
Только я хочу быть уверенным, что на них стоит тратить кисточки, краски и холст и что, если я напишу много подобных вещей, они принесут доход и не обернутся бессмысленной тратой денег. Если бы у меня была такая уверенность или я мог рассчитывать, что она появится, это помогло бы мне браться за более сложные вещи.
В этом случае я бы работал над ними с большей целеустремленностью. Я хочу сперва дать им дозреть и детальнее проработать их. Тогда через пару месяцев, например, я опять пошлю тебе что-нибудь, и мы решим. Полагаю, большинство художников именно так продвигались к своим более сложным работам. Мне не хотелось бы и дальше рисовать то, что изначально было плохо, основывалось на ложных и неправильных предпосылках, потому что я слишком люблю природу. Но это ставит нас перед дилеммой: чтобы достичь определенного уровня и стать искусным мастером, мне нужно создать много этюдов. Что выйдет дешевле: рисовать или писать их маслом? Если этюды маслом не будут пользоваться спросом, рисовать углем или чем-нибудь еще, несомненно, будет выгоднее.
Я очень доволен тем, что занимаюсь живописью, но не потому, что мне нравится, как это выглядит: она проливает для меня свет на проблемы тона, формы и материала, перед которыми я пока что был бессилен и к решению которых я, с ее помощью, теперь могу приступить. Например, если сейчас я вновь начну работать углем, у меня есть очень большой шанс преуспеть в этом.
Но допустим, что расходы на масляные этюды могут окупиться: в этом случае, признаюсь тебе, я в принципе не стал бы возражать, ведь я вижу, что у меня что-то получается, а это могло бы дать шанс на успех.
Принципиально я лишь против того, чтобы тратить краску на то, чему можно обучиться с помощью иного материала, пока о продажах еще нет речи. Я не хочу вводить в напрасные расходы ни тебя, ни себя самого, но я отчетливо вижу, что написанные маслом картины смотрятся лучше. И поэтому я испытываю сомнения, не понимая, что мне делать.
У меня еще не совсем закончились деньги, но их осталось немного: сегодня двадцатое число, если не ошибаюсь; в этом месяце на ведение домашнего хозяйства я потратил не больше, а скорее меньше, чем обычно. Мне пришлось единовременно выплатить большую сумму за принадлежности для занятий живописью, но их хватит надолго. Однако все стоит довольно дорого. Надеюсь, ты сможешь вскоре что-нибудь мне выслать. Мысленно жму руку, и верь мне,
твой Винсент
Искренне надеюсь, что ты не воспримешь это письмо как предположение о том, что эти первые этюды можно как-то использовать. В свое время К. М. именно так понял некоторые мои слова, хотя я совершенно не имел этого в виду. Во всяком случае, раньше я мог лучше, чем сейчас, определить стоимость той или иной вещи или оценить, стоит ли выставлять ее на продажу. Теперь же я ежедневно убеждаюсь в том, что больше ничего в этом не смыслю и для меня важнее исследовать природу, чем цены на картины.
Мне кажется, я вижу, что масляные этюды гораздо более приятны на вид, чем те черно-белые рисунки или акварели, которые ты недавно видел. И потому я раздумываю, не может ли живопись в качестве основного занятия оказаться более доходным ремеслом, несмотря на более высокие затраты.
Будет лучше, если подобные решения будешь принимать ты, а не я, ибо считаю тебя более сведущим в вопросах коммерческого успеха и полностью полагаюсь на твое верное суждение.
И если я время от времени что-то присылаю тебе, то для того, чтобы поинтересоваться твоим мнением на этот счет, а не для того, чтобы заявить о готовности выставить на продажу ту или иную свою работу, – я больше не способен выносить суждения на этот счет. В любом случае я посылаю это еще и для того, чтобы ты знал, над чем я работаю.
Ты посоветовал мне приложить все усилия для создания маленькой акварели – полагаю, когда я опять займусь этим, я буду более подготовлен, чем раньше, и как раз благодаря живописи.
Однако мы с тобой не должны падать духом, если порой не все будет получаться. И не стесняйся меня критиковать. Нет, я не игнорирую раз за разом замечания в свой адрес, но зачастую на то, чтобы произвести изменения, требуется больше времени, чем на выяснение их необходимости. Таким образом, я только сейчас смог применить на практике приемы, про которые Мауве говорил мне в январе. И, например, этот комок земли написан после беседы об одном из его этюдов.
260 (228). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 3 сентября 1882
Воскресенье, утро
Дорогой Тео,
только что получил от тебя долгожданное письмо и хочу сразу на него ответить, учитывая, что сегодня я решил сделать небольшую передышку. Я благодарю тебя за него, за то, что к нему прилагалось, и за твои слова.
Описание сцены с рабочими на Монмартре вызвало у меня большой интерес, потому что ты добавил в него красок, чтобы я смог все четко представить, – благодарю тебя за это.
Я рад, что ты читаешь книгу о Гаварни, я нашел ее очень интересной и вдвойне полюбил из-за этого Гонкуров.
Париж с его окрестностями, может, и красив, но мы здесь тоже не жалуемся. На этой неделе я кое-что написал маслом, и, полагаю, в этой работе Схевенинген изображен почти таким, каким мы видели его, когда вместе там прогуливались. Это большой этюд: песок, море, высокое небо светло-серого и теплого белого цвета, сквозь который проглядывает одно-единственное нежно-голубое пятнышко; песок и море – светлые, из-за чего все становится бледным, при этом весь вид оживляют броские и своеобразно окрашенные фигуры и лодки. Я также использовал это в эскизе, сюжет которого строится вокруг двухмачтовика, поднимающего якорь. Лошади стоят наготове; когда их запрягут, они стащат судно в море. Прилагаю к письму его набросок. Мне пришлось немало потрудиться над этим эскизом: по-моему, на дереве или холсте получилось бы лучше. Я пытался сделать его более красочным, то есть добиться большей глубины и яркости цвета.
Это странно, но, похоже, нас с тобой часто посещают одни и те же мысли. Например, вчера вечером я возвращался из леса с этюдом и, как и всю эту неделю, был поглощен проблемой глубины цвета. Мне не терпелось обсудить это с тобой, в особенности на примере написанной мной вещи, – и вот в письме, пришедшем сегодня утром, ты пишешь, насколько впечатлили тебя яркие краски Монмартра, которые при этом смотрятся очень гармонично. Не знаю, поразило ли нас одно и то же явление, но, уверен, ты непременно почувствовал бы то, что так тронуло меня, и, вероятно, увидел бы это так же, как и я. А пока начну с того, что пошлю тебе набросок сюжета и расскажу, в чем заключалась занимавшая меня проблема.
Лес становится по-настоящему осенним – там встречаются такие цветовые эффекты, которые я редко вижу на картинах голландских мастеров.
Вчера вечером я работал над небольшим участком лесной земли, которая находилась на небольшом подъеме и была покрыта сгнившими сухими листьями бука. Почва была красно-коричневой, порой светлее, порой темнее, оттенок еще больше проявлялся за счет теней, которые отбрасывали деревья, – полустертых полос, то ярких, то бледных. Вопрос – он оказался очень сложным для меня – заключался в том, как добиться глубины цвета, чтобы передать мощь и твердость этого участка почвы, при этом, работая кистью, я впервые заметил, как много света все еще есть в темных местах. Нужно было сохранить не только этот свет, но и яркость и глубокую насыщенность цвета, потому что невозможно представить себе такой же прекрасный ковер, как эта почва глубокого красно-коричневого оттенка, в сиянии вечернего осеннего солнца, приглушенном деревьями.
Из той почвы прорастают молодые буки, на которые с одной стороны
