кажется, у Вас есть, – если нет, то Вы все еще сможете ее достать.
До свидания, жму руку.
Ваш Винсент
В числе прочего я сейчас работаю над акварелью с изображением сирот, начал много различных вещей – я по уши в работе.
Закончив письмо, я вышел прогуляться и вернулся с пачкой листов из иллюстрированных журналов, а именно из старых «Hollandsche Illustratie», что позволяет мне приложить к данному отправлению несколько дубликатов.
В первую очередь три очень красивых Домье.
Один Жак.
Если они у Вас уже есть, буду признателен, если Вы их при возможности вернете мне.
«Физиологию пьяницы. Четыре возраста человека» Домье я всегда считал одной из самых выдающихся его вещей.
Здесь есть душа, как у де Гру. Я счастлив, что могу послать Вам этот лист, – Домье попадается все реже.
Не будь у Вас других работ Домье, этот мастер все равно был бы достойно представлен в Вашей коллекции. Однажды мне довелось увидеть великолепные рисунки Франса Хальса – в этом журнале все найдется, будь то Франс Хальс или Рембрандт.
Помимо этого, прилагаю к письму несколько чрезвычайно красивых Моренов и старых Доре – листы, которые попадаются все реже и реже.
Разумеется, Вы, как и я, уже слышали болтовню на тему «иллюстративности» – по большей части она направлена против Доре и, естественно, против Морена.
Полагаю, Вы, несмотря на это, не перестанете почитать этих художников – однако подобные рассуждения могут отчасти повлиять на мнение неподготовленного человека. Поэтому, посылая Вам листы, я считаю нелишним добавить, что в этих потемневших гравюрах на дереве чувствуется аромат времен Гаварни, Бальзака и В. Гюго – нечто из почти забытой сегодня «Богемы», к чему я испытываю глубокое почтение, и всякий раз, когда я вижу эти листы, они побуждают меня делать все, что в моих силах, и энергично браться за дело.
Разумеется, я вижу различия между рисунками Доре и Милле, но один не исключает другого.
Существует не только различие, но и сходство. Доре умеет моделировать торс и изображать суставы лучше, безгранично лучше многих из тех, кто с высокомерным всезнайством глумится над ним. Доказательством служит, например, тот оттиск «Купальщиков на море», который он считал лишь грубым наброском.
Вот что я скажу: если бы рисунки Доре раскритиковал кто-нибудь вроде Милле – я сомневаюсь, что он мог так поступить, но предположим, что он это сделал, – у него было бы на это право; но если его произведения поносят те, кто обеими руками не способен создать и десятой доли того, что способен сотворить Доре одним пальцем, то все их претензии – это просто вздор, стоило бы им помолчать и научиться рисовать лучше.
Как нелепо, что в наши дни пренебрежение к рисунку стало настолько распространенным явлением.
Вы, разумеется, видели рисунки Лейнена в Брюсселе? Насколько они остроумны и забавны и насколько мастерски выполнены! Но стоит заговорить о них с кем-нибудь, то услышишь высокомерный ответ с долей презрения: «Да, это довольно мило». Наверняка сам Лейнен навсегда останется бедняком, хотя он, должно быть, очень деятелен и плодовит и будет рисовать все больше и больше. Что ж, я тоже не против всю жизнь оставаться бедняком, при условии, что я буду деятелен и все более плодовит и мне будет ежедневно хватать денег на хлеб.
Еще раз кланяюсь Вам, надеюсь, что Вам понравятся эти гравюры на дереве и что вскорости я вновь получу весточку от Вас. До свидания.
274 (237). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 22 октября 1882
Воскресенье, день
Дорогой Тео,
не буду рассказывать, как сильно порадовало меня твое письмо и то, что к нему прилагалось, – это очень кстати и послужит мне серьезным подспорьем.
У нас стоит настоящая осенняя погода: дождливая и промозглая, но полная настроения, она прекрасно подходит для создания фигур, в особенности тех, что выделяются своим тоном на фоне мокрых улиц и дорог, в которых отражается небо. Именно такие сюжеты особенно удачно получаются у Мауве.
У меня благодаря этому опять появилась возможность поработать над большой акварелью, изображающей толпу перед конторой лотереи, кроме того, я начал еще одну вещь с видом на пляжное побережье, композицию которой предлагаю твоему вниманию.
Я полностью согласен с твоим утверждением о том, что порой мы будто глухи к природным явлениям, а порой природа как бы больше не говорит с нами.
Зачастую так бывает и со мной, и тогда я берусь за совершенно иные дела, которые мне помогают справиться с этим. Когда мое восприятие пейзажа или эффектов света притупляется, я обращаюсь к фигурам, и наоборот. Иногда остается лишь выжидать, пока это настроение не пройдет, но в большинстве случаев мне удается преодолеть отсутствие чувствительности, заменяя мотивы, на которых было сосредоточено мое внимание. Меня все больше занимают фигуры. Я помню время, когда пейзаж вызывал во мне очень сильные чувства, и холст или рисунок, на котором удачно передан эффект света или настроение ландшафта, производил на меня гораздо более глубокое впечатление, чем фигура. В общем, художники, писавшие фигуры, вызывали во мне скорее холодное почтение, нежели горячую симпатию. Однако я очень хорошо помню, что даже тогда на меня произвел неизгладимое впечатление рисунок Домье – старик под каштанами на Елисейских Полях (иллюстрация к Бальзаку); хотя рисунок и не был особенно важным, но меня настолько изумили сила и мужество, отразившиеся в замысле Домье, что я подумал: «Должно быть, хорошо вот так чувствовать и мыслить, не замечать очень многих вещей или равнодушно проходить мимо них и быть сосредоточенным лишь на том, что дает пищу для размышлений и затрагивает человека как такового более непосредственным и личным образом, чем луга или облака».
И поэтому меня все так же привлекают английские рисовальщики и английские писатели с их трезвой, словно утро понедельника, деловитостью и подчеркнутой умеренностью, прозаичностью и склонностью к анализу; в создаваемых ими образах есть нечто надежное и сильное, то, на что можно опереться в дни, когда чувствуешь себя слабым. То же самое относится и к французским писателям, таким как Бальзак и Золя. Упомянутые тобой книги Мюрже пока мне неизвестны, но я надеюсь ознакомиться с ними.
Писал ли я тебе, что читаю «Королей в изгнании» Доде? Мне понравилась эта книга.
Меня очень заинтересовали названия книг, в особенности «Богема». Как далеко мы в наши дни ушли от богемы времен Гаварни! Мне кажется, в то время было больше сердечности, веселья и жизненной силы. Однако я не могу знать наверняка. И сейчас есть много всего хорошего, а могло бы быть еще больше, будь между людьми больше согласия.
Как раз в эту минуту из окна моей мастерской можно наблюдать великолепный эффект. Город с его башнями, крышами и дымящимися трубами вырисовывается темным, мрачным силуэтом на фоне светлого горизонта. Этот горизонт – всего лишь широкая полоса света, над которой нависает темная туча, снизу более плотная, а сверху разорванная осенним ветром на большие комки и клочья, уплывающие вдаль. Однако благодаря этой полосе света внутри темной массы города повсюду блестят мокрые крыши (на рисунке их следует воспроизвести, наложив полоски гуашью), и это позволяет отличить красную черепицу от кровельного сланца, несмотря на то что весь ландшафт однотонен.
По переднему плану проходит Схенквег, искрящаяся линия среди влаги, тополя покрыты желтой листвой, края канав и луга окрашены в насыщенный зеленый цвет, фигурки – черные.
Я нарисовал бы все это, вернее, попытался бы нарисовать, если бы не промучился весь день с фигурами грузчиков торфа, которые слишком глубоко засели у меня в голове, чтобы там было место для чего-то нового, – пускай они там и остаются.
Я очень сильно скучаю по тебе и часто о тебе думаю. То, что ты пишешь о некоторых обитателях Парижа, а именно о художниках, которые живут с женщинами, придерживаются более широких взглядов, чем остальные, – вероятно, отчаянно пытаясь сохранить молодость, – на мой взгляд, подмечено тобой очень остроумно. Такие типажи встречаются и здесь, и там. Возможно, там семейным людям еще сложнее, чем здесь, сохранить свежесть личного восприятия, потому что подобное стремление чаще всего расценивается как попытка плыть против течения. Как много людей впало в отчаяние в Париже: они хладнокровны, рассудительны, рациональны и совершенно пали духом! Я читал что-то в этом роде,
