Как только вы обнаружили какой-нибудь сокрушительный факт, теории конец. (На время. Многие теории, пережив сокрушительный удар, представали перед нами в обновленном виде.) Но в основном исследования — это нудная и кропотливая работа, требующая рассмотрения всех данных, которые в той или иной степени подтверждают теорию или противоречат ей.
Самые значительные награды в науке никогда не достаются тем, кто опроверг чью-то теорию или даже свою собственную, — хотя любое исследование может иметь такой побочный эффект. Все лавры скорее достанутся тем ученым, которые впервые сделали некие прогнозы на основании той или иной теории и продемонстрировали, что имеются важные факты, которые подтверждают ее и которые трудно объяснить в отсутствие этой теории. Ученые намного чаще, чем философы, склонны полагать, что согласны с антииндуктивной точкой зрения Поппера. Философы скорее не одобряют ее. Те, кого я знаю лично, считают, что она совершенно неверна. Наука в основном прогрессирует за счет индуктивного мышления.
Между прочим, Поппер критиковал теорию психоанализа за нефальсифицируемость и настаивал на том, что такую теорию не следует принимать во внимание вообще. Здесь он ошибался. Я уже указывал на то, что многие аспекты психоанализа на самом деле можно опровергнуть; больше того, некоторые из них были опровергнуты. Центральные положения психоанализа, касающиеся терапевтических принципов, были если не опровергнуты, то как минимум поставлены под сомнение. Нет никаких доказательств того, что люди начинают чувствовать себя лучше, копаясь в давно отошедших в прошлое воспоминаниях и прорабатывая их с психотерапевтом. И конечно, это факт, что психотерапевтические практики, никак не связанные с психоанализом, оказываются намного более эффективными.
Один выдающийся философ, специализирующийся на философии науки, сказал мне, что Поппер был крайне невежественен в вопросах психоанализа. Он знал о нем только то, что слышал где-то в разговорах за чашкой кофе.
А как быть с возмутительным комментарием Эйнштейна по поводу фактов, которые нужно изменить, если они не подходят к теории? Это высказывание можно интерпретировать по-разному, но я предпочитаю понимать его таким образом, что мы имеем право продолжать верить в удовлетворительную для нас теорию, у которой есть хорошие доказательства, даже если есть и такие факты, которые этой теории противоречат. Если теория достаточно хороша, «факты» в конце концов перевернутся с ног на голову. Остроумное замечание Эддингтона дополняет эту мысль: мы стоим на очень зыбкой почве, если верим какому-то предполагаемому факту в отсутствие правдоподобной теории, которая должна привести нас к нему.
Если бы социальные психологи придерживались правила Эддингтона, это однажды спасло бы нас от весьма неловкого положения. Очень авторитетный журнал опубликовал абсолютно неправдоподобную статью об экстрасенсорном восприятии. В ней описывался эксперимент, участников которого просили предсказать, какое именно утверждение случайным образом выберет компьютер из подготовленного списка. Участники якобы смогли предсказать поведение компьютера с вероятностью, которая превышала вероятность случайного угадывания. В статье делался вывод, что якобы имело место паранормальное предсказание будущих событий, сгенерированных компьютером, который сам по себе не мог предсказывать эти события. На первый взгляд, такую теорию невозможно опровергнуть. Никакие факты не могут этого доказать. Несколько человек, обладающие достаточным запасом времени, чтобы развенчать эту теорию, пытались воспроизвести полученные данные еще раз, но у них ничего не получилось.
К случаю — и после случившегося
Мы обладаем множеством технологий, позволяющих нам игнорировать данные, которые на первый взгляд противоречат нашим прогнозам. Одна из таких уловок представляет собой слабо обоснованные исправления гипотезы, которые с большой натяжкой можно признать допустимыми. Гипотеза ad hoc, или гипотеза для специального случая, подразумевает спонтанные поправки к теории, которые не следуют из этой теории напрямую и не имеют иной цели, кроме попытки удержать ее на плаву. Буквально ad hoc означает «для этого». (Ad hoc комиссии — специальные подкомиссии, созданные для решения отдельного вопроса.)
Вспомним упомянутое в главе 14 свойство «легкости», придуманное Аристотелем. Это была поправка ad hoc к теории Аристотеля, что предметы падают на землю в силу присущего им «свойства тяжести». «Легкость» должна была объяснить тот факт, что некоторые предметы не тонут, а плавают на поверхности воды. Концепция легкости была целенаправленной поправкой, придуманной Аристотелем для того, чтобы разрешить проблему, которая грозила разрушить его объяснение земного притяжения. Это свойство никаким принципиальным образом не следует из основной теории. Саму теорию я бы назвал неким подобием плацебо. По сути она ничего толком не объясняла. Великий драматург Мольер высмеивал подобные объяснения на примере своего персонажа — врача, который объяснял эффект снотворного «усыпляющей силой».
Эпициклы Птолемея также были ad hoc решением той проблемы, что небесные тела не движутся вокруг Земли по траекториям идеального круга, что, по мнению современников, являлось необходимым условием космического движения.
Введение Эйнштейном космологической постоянной, о которой мы говорили в главе 14, было целенаправленной поправкой к общей теории относительности. Она потребовалась для объяснения того «факта», что Вселенная стабильна и неизменяема. Вуаля! Вселенная оказалась нестабильна и изменяема.
Один астроном предложил ad hoc теорию для объяснения того, почему Меркурий вращается вокруг Солнца не так, как это должно следовать из теории Ньютона. Астроном просто-напросто предположил, что центр гравитации Солнца смещается от его центра к поверхности — тогда и только тогда, когда речь идет о движении Меркурия. Отчаянная (и намеренно несерьезная) попытка спасти теорию с помощью специально выдуманной поправки.
Ad hoc теории обычно одновременно являются и post hoc, что буквально означает «после этого». Здесь имеется в виду изобретение чего-либо с целью объяснить что-то, что не сумели предсказать заранее. Объяснения post hoc — или апостериори — очень легко придумать, когда противоречивость или непоследовательность теории уже обнаружена. «Да, конечно, я сказал, что уверен, что Джоан выиграет конкурс на грамотность, но откуда мне было знать, что она будет расстроена из-за того, что провалила контрольную по математике». «Да, я говорила, что Чарли не справится с обязанностями менеджера, потому что у него отсутствуют социальные навыки общения и гибкость, но я же не могла предположить, что он женится на женщине, которая поможет ему стать мягче».
В первый год моей научной карьеры я по привычке все еще делал самоуверенные высказывания насчет того, как кто-то справится с должностью декана факультета или редактора журнала. Когда же мои ожидания не оправдывались — а это случалось примерно в половине случаев, — меня нисколько не затрудняло объяснить, почему конкретно этот мой прогноз оказался неверным. Так у меня отпадала необходимость в пересмотре собственных теорий о том, что же ведет к успешному исполнению социальных ролей. Сейчас я могу с гордостью сказать, что уверенности в таких вопросах у меня заметно поубавилось. По крайней мере, если у меня возникают подобного рода предположения, я стараюсь держать их при себе. Это позволяет избегать неловких ситуаций.
До сих пор я автоматически лишь укреплял дилетантское мнение о том, что научные исследования и построение теорий — это шаблонные и скучные процессы, подразумевающие строгое следование определенным правилам разработки гипотез, поиска данных и доказательства или опровержения гипотезы. К счастью или к несчастью, это далеко не так. Об этом мы и поговорим в следующей главе.
Выводы
Объяснения должны оставаться простыми. Они должны затрагивать минимально возможное число идей, сформулированных с максимальной простотой. Одни и те же следствия должны объясняться одними и теми же причинами.
Использование редукционизма с целью упрощения — полезно; использование редукционизма ради редукционизма — вредно. Все события нужно объяснять на самом базовом уровне. К сожалению, не существует идеальных правил, которые могли бы сказать нам, является ли данный эффект побочным явлением, не имеющим причинно-следственного значения, или явлением, возникшим в результате взаимодействия более простых явлений и обладающим свойствами, которые нельзя объяснить с помощью тех простых явлений.
Мы не понимаем, насколько легко нам удается придумывать правдоподобные теории. Эвристика репрезентативности — особенно щедрый источник объяснений. Мы привыкли считать, что можем объяснить событие с точки зрения причины и следствия, если, знаем о другом, похожем на него событии. Мы верим выдуманным гипотезам, как правило, больше, чем они того заслуживают, потому что не осознаем, как много других гипотез мы могли бы придумать, не прилагая особых усилий и знаний.
