Гончар страдал забывчивостью (простительной в его возрасте) и совсем не помнил о фигурке, недавно вылепленной Насреддином. Мальчик попытался выдержать его взгляд, но, почувствовав, что не справится с этой задачей, потупил очи и, как ни в чем не бывало, потянулся к очередной дольке дыни. Где-то далеко в душе мелькнуло сомнение: «Не сознаться ли?».
Но эта мысль очень быстро погрузилась в такую глубину его сущности, что уже в следующее мгновение ее невозможно было там отыскать. Несмотря на это, разговор оставил в душе мальчугана заметный след, и вскоре он сам как один из зачинщиков набега на бахчу купца отговаривал своих товарищей от этой затеи.
— Струсил, струсил! — дразнил Насреддина Абдулла. — Наверное, всю ночь дрожал!
— Ничего я не дрожал — я спал! — оправдывался Ходжа, но что бы он ни говорил, симпатии друзей оказались на стороне соперника Насреддина.
Даже самый верный друг Ахмедка — и тот отвернулся от Ходжи. Воспользовавшись ситуацией, позволявшей ему захватить власть, Абдулла уверенно заявил:
— После полуденной молитвы встречаемся у Черного холма, а сейчас — айда к Тамерланову мосту, там будет представление канатоходцев.
Ребята гурьбой помчались по узким переулкам слободы. Лишь один Ахмедка остановился, махнул рукой, приглашая с собой, но Насреддин, насупившись, молча стоял и смотрел вслед убегавшим друзьям. Не дождавшись ответа, Ахмедка пожал плечами и припустил за товарищами.
На глаза Ходжи невольно навернулись слезы — в них были обида и злость. Но мальчик не был бы Ходжой Насреддином, если бы умел только проливать никому не нужные потоки воды. Шмыгнув носом и решительно вытерев слезы рукавом халата, он тихо произнес:
— Ну ладно, вы у меня еще попляшете…
Вернувшись домой, мальчик поел и как примерный сын отправился в мастерскую помогать отцу. Шир-Мамед довольно потер руки:
— Вот и хорошо, что ты пришел, — проговорил он, протягивая мальчику кисти.
А это означало, что гончар готовил для продажи не обычные кувшины. Эти его изделия благодаря своеобразной раскраске пользовались на базаре особым спросом. Увлекшись работой, мальчик не переставал думать о своем. Наконец он хитро усмехнулся — теперь он знал, как напугать товарищей… Ему несложно опередить их, ведь время появления ребят на бахче Насреддину известно заранее. Прихватив с собой необходимое, Ходжа задолго до появления юных мстителей прибыл к бахче Абдурахмана. Одинокий страж арбузов и дынь в полосатом халате сидел у шалаша и готовил шашлык. Несмотря на то, что мальчик довольно плотно поел перед уходом и дежурная лепешка, как всегда, находилась за пазухой, ароматный запах поджаривающегося мяса вызвал у него непроизвольное слюнотечение. И то обстоятельство, что до бахчи пришлось довольно долго шагать, преодолев с попутным караваном городские ворота, никак не могло умерить разыгравшийся аппетит Насреддина. Мы думаем, его поймут читатели, на мгновение представившие запах подрумянивающегося на костре, истекающего каплями сока шашлыка…
Желудок Ходжи неожиданно завозмущался, внутри его что-то застонало, заурчало и даже заквакало. Мальчишке показалось, что эти звуки его растревоженного естества обязательно услышит сторож. Не раздумывая, он быстро шмыгнул в кусты. Притаившись там, Ходжа осмотрелся — сторож по-прежнему занимался полностью поглотившим его делом, а предательский ветер и не думал изменять своего направления. Сглотнув слюну, Насреддин полез за лепешкой — она была свежей и вкусной. На несколько минут ощущение голода пропало, но мальчику в этот день не суждено было забыть о шашлыке. Его волшебный запах преследовал Ходжу… Высунувшись из кустов, мальчик бросил зоркий взгляд вдаль: далеко-далеко, вплоть до самого горизонта тянулись бахчи с созревающими арбузами. Они почти не охранялись здесь, за городом. Редкий купец раскошеливался, чтобы нанять сторожа. Да и то сказать, какой правоверный позволит себе взять чужое. Разве что мальчишки, по своему малолетству не понимающие, какой вред наносят они своими набегами. Пронесясь с топаньем и гиком по бахче, они уничтожали завязи или сбивали еще только начинающую наливаться ягоду. Те из молодых непосед, кто хотел полакомиться даром и к тому же имел на плечах не кочан капусты, а голову, очень просто мог это сделать. Сторожа, надо отдать многим должное, не скупились и угощали ребят спелыми плодами. Что стоило поделиться им несколькими арбузами с огромной бахчи, где все они и не подлежали счету?!
Довольные мальчишки благодарили сторожа, владельца огромного богатства, который, как правило, и не знал об этой своей щедрости, и, конечно, Аллаха, пославшего на землю чудные дары.
Набившая животы мелюзга под предводительством своих более старших товарищей после пиршества направлялась в сторону Бухары, по дороге орошая землю влагой, которая только что перекочевала с бахчи в их бездонные желудки…
В отличие от многих, купец Абдурахман всегда нанимал сторожей, которые по своей натуре напоминали хозяина — были злы и жадны и воспринимали любое появление ребят около бахчи как личное оскорбление.
Сегодня дежурил Абу-Ахмед-ибн-Али, и, по всем признакам, он пребывал в дурном настроении. Насреддин не отрываясь наблюдал за сторожем, и в этом не было ничего особенного. Не отрываясь потому, что Абу-Ахмед с азартом принялся уплетать шашлык. Ходже показалось, что он даже слышит аппетитное чавканье, и на минутку мальчишка представил, что это именно он откусывает и жует жирные сочные кусочки жаркого из молодого барашка. Но, вернувшись из прекрасной мечты в серую действительность, Насреддин в который раз почувствовал на себе справедливость поговорки: «Сколько ни говори — халва-халва, от этого во рту слаще не станет».
Очень скоро Ходжа заметил перемену в поведении сторожа. «Сейчас он заберется в шалаш и уляжется спать», — подумал мальчик, заерзав от этой мысли.
Он не предусмотрел подобного поворота дела. Нужно было срочно менять только что намеченный план, ибо время шло вперед, и скоро должны были появиться его товарищи. Но в голову ничего нового не приходило. Лишь бы что-то сделать, Ходжа незаметно для сторожа переполз на другое место и стал ждать. Ведь верно говорят, что: «когда ты видишь, что обстоятельства не благоприятствуют тебе, то ты им не сопротивляйся, а предоставь их естественному ходу, потому что кто идет против обстоятельств, делается рабом их, а кто покоряется им, делается их господином».
Сие мудрое высказывание очень скоро полностью подтвердилось… Между тем Абу-Ахмед, покончив с шашлыком, разрезал арбуз, который только от одного прикосновения ножа лопнул, распавшись на две половины. Он пососал несколько скибок и, оглядев, покуда хватило глаз, вверенное ему хозяйство, забрался в шалаш, из которого очень скоро послышались звуки, возвестившие о благодатном сне стража порядка.
Ходжа беспокойно огляделся, но никого не увидел, да и не мудрено: холмистый рельеф близлежащей местности мог скрывать притаившихся мстителей. Они могли прятаться также в растущих неподалеку плодовых кустарниках.
Взгляд Насреддина внимательно прошелся по бахче и остановился затем на одном из торчащих здесь украшений, в простонародье именуемом пугалом. Первоначальный план был полностью отметен, и на его смену пришел другой, не менее хитроумный. Ходжа правильно оценил обстановку и занял наблюдательную позицию на главном направлении движения друзей. Он так искусно вписался в одежду чучела, что ничего не заподозрившая ворона уселась на старое ведро, служившее пугалу головой, и постучала по его дырявому дну, проверяя, видимо, крепость своего клюва. Птица появилась как нельзя более кстати, так как своим поведением доказывала полную надежность маскировки. Обрадованный этим, Насреддин в следующий момент уже был готов согнать ворону, которой понравилось извлекать из ржавого ведра звуки, отдаленно напоминающие музыку. Она, ворона, очевидно, в ближайшее время и не собиралась улетать, самозабвенно долбя клювом жесть и вызывая этим в голове Ходжи неприятный звон. Но в этот-то момент он заметил через щель в стенке ведра притаившихся в кустах друзей. Пугало по его плану должно было еще некоторое время оставаться неподвижным пугалом, но у мальчика появилось беспокойство — не расколется ли его голова, словно тот арбуз, от надоедливого стука вороны. Стараясь оставаться незамеченным, он просунул в ведро руку и через дырку в его дне указательным пальцем попытался ткнуть птицу. Но Насреддин не рассчитал — это была не просто ворона… Это была упрямая ворона, которая к тому же не понимала языка жестов.
Приняв палец мальчика за вкусного толстого червяка, она в предвкушении удовольствия громко каркнула, а затем от всей души хватила своим крепким клювом это привлекшее ее внимание лакомство. Отчаянный вопль вырвался из маленькой груди Ходжи. Он заглушил грохот падающего ведра и возмущенные крики обманутой в своих лучших ожиданиях вороны.
