делать их сколько угодно.
Это ужасно, когда ты всё понимаешь, но ничего не можешь сделать!
— Вперед! — даже Глыба не выдержал и рыкнул из своего нейтралитетного уголка.
Но я боялся «вперед». Я мог только назад и влево.
Вообще-то обороняться можно бесконечно долго. Носач вполне мог бы запыхаться по второму разу… Кто знает: может быть, даже умереть от инфаркта… Беда в том, что сейчас вся нагрузка боя доставалась самой слабой части моего организма — правой руке. И ей было уже совсем хреново. Щит становился неподъемным, каждая мышца усохшей руки нестерпимо болела. В очередной (двадцатый? сотый?) раз она отвела копье недостаточно далеко в сторону — и острый обсидиан рассек кожу на моей голени. Я вскрикнул и припал на колено, больше от неожиданности, нежели от боли. Но Носач почувствовал удачу! С рычанием он кинулся вперед, пнул меня в щит, заставив завалиться на спину. Единственное что я успел сделать — это закрыть тело щитом. Тяжелой ногой Иттануака придавил меня, как черепаху, и широко замахнулся копьем.
И вот здесь мой основной инстинкт — страх смерти — сработал как надо! Глаза смотрели на черный наконечник, нацелившийся прямо в лицо, а свободная левая рука уже действовала. Причем, действовала правильно! Когда лежишь на земле, нанести сильный рубящий удар почти невозможно — нет пространства для замаха. Так, пошлепать только. Зато с торца к рукояти «кирки» были примотаны три костяных шипа — тонкие и чертовски острые. Вот их-то я и всадил в голень Носача, что меня попирала. Удар короткий быстрый, такой не отбить, особенно, когда ты театрально замахиваешься копьем. Носач взревел, дернул ногой и, потеряв равновесие, завалился. И вот тут я уже не тормозил. Страх понял свою ошибку, страх гнал меня вперед! Вскочив на колени, опершись на щит, я начал лупить Иттануаку «киркой» наугад: в ноги, в пузо, в руки…
Это выглядело совершенно негероически. Наверное, десять ударов было нанесено, прежде чем, мне удалось излить весь свой ужас. Замерев, я осознал, что передо мной дергается уже не человек, а изрезанное окровавленное мертвое тело.
Я победил.
С трудом, медленно, мне удалось встать на ноги. Их, как и всё тело, трясло от перевозбуждения. Огляделся, тяжело дыша: гости растерянно стояли, зато со стороны трона появился воинский строй. Похоже, Глыба, не только за оружием стражника посылал — тот еще и друзей своих позвал. Только до последнего момента генерал держал их в коридоре: ждал, чем дело закончится. Что ж, я его понимаю.
Теперь же вдоль задней стены выстроились более десятка бойцов с маками наперевес: лица грозные, полные готовности. То, что надо!
— Всем, кроме стражи и Вапачиро, сложить оружие наземь! — рявкнул я максимально грозно, насколько смог. Впрочем, сейчас ситуация была красноречивее голоса.
Зал наполнил неравномерный глухой стук: четлане бросали перед собой ножи и прочие колюще-режущие предметы. А, если кто начинал сомневаться, то перед ним спокойно вставал Серый, безоружный и смертоносный. Прямой взгляд — и нож мертвой птицей пикировал на глинобитный пол. Дождавшись полного подчинения, я продолжил.
— Каждый, кто схватится за оружие или попытается уйти — умрет, — сказал глухо, но убежденно.
И не стал уточнять, как именно умрет ослушавшийся. Можно было подумать и на Желтого Червяка. А что, бог только что доказал свою эффективность! Так что гости послушно замерли, я же продолжил.
— Тот, кого я сейчас назову, должен выйти в центр зала. К мертвому Иттануаке. Похаки!.. Тэйтельтуц!.. Мохечеката!.. Куакали!..
Два вождя с Толстяком вздрагивали, услышав свои имена, и только Хозяин брезгливо дернул губой. Он всё понял, но тоже вышел к трупу Носача. Даже как-то гордо это сделал.
— Великий Золотой Змей Земли, — громогласно возвестил я собравшимся. — Не только дал мне сил для защиты своей воли. Он открыл мне истину. Прямо здесь, во дворце, возник заговор. Подлые люди, которых я считал своими близкими, своими кровными родичами, замыслили лишить меня власти, данной мне самим Змеем. И даже убить!
По залу пронесся ожидаемый ропот. Все старательно возмущались и искренне радовались, что не стоят сейчас в центре зала.
— Первыми спелись Иттанука и мой дядя Куакали. Они хотели женить меня, а, как только моя жена понесет — объявить меня помешанным и править от имени малого дитя. Но я уже дважды отказывался жениться, так что у них был запасной план: отравить своего владыку! Именно тогда эти безбожники объединились с Мохечекатой. В случае женитьбы они обещали, что не лишат его звания хранителя казны. А в случае убийства готовы были признать его владыкой в обмен на право править вместе. Чтобы их власть над моим будущем ребенком была прочнее, заговорщики предложили создать совет и позвали в него двух вождей: Тэйтельтуца и Похаки. И те согласились!
— Но Кочи тоже согласился, — заскулил напрочь обделавшийся Похаки. Он с ужасом смотрел на истекающий кровью труп и готов был сдавать правых и виноватых.
— Мой бог ничего не говорил про Кочи, — укоризненно покачал я головой, при этом, старательно не глядя на склочного вождя рода Волосатого Человека.
Я знал, что Кочи первым делом привлекли к заговору! И он согласился. Потому что пообещал это мне еще в день нашей игры в «слови перо». Как сейчас, помню его искореженное гневом лицо, когда вождь понял, что я его исследую.
— Не смей лезть в мою голову! Не лезь в мою жизнь! Она моя!
А меня озарило! Постоянный гнев, готовность спорить по любому поводу, неуживчивость… то ли три, то ли четыре умерших жены. Кочи не убивал их, но доводил до смерти. Пазл сложился, я схватил старика за руку и спросил:
— Это мать? Твоя мама… присвоила твою жизнь? Кочи, расскажи мне, я пойму тебя.
Кочи растерялся. Он боялся шелохнуться, словно я пролез сквозь каменный панцирь и взял его рукой за нежное ранимое сердце. Он не понимал, что происходит, а я мягко, но настойчиво уговаривал его открыться мне, потому что мной тоже всю жизнь управляют… Кто его поймет, если не я… Могло не сработать, я не знал, как работает психика людей столь далеких эпох. Но повезло: через пару минут Кочи, обливаясь слезами, раскрывал мне тайную боль всей своей жизни, которая не отпускала его по сей день.
Мало в Крыле было матерей, которые заботились бы о ребенке больше, чем мать Кочи. А то и вообще не было. В общем, мать года. Безупречная. Образцовая. Которая, между тем, отравляла своему сыну жизнь ежедневно. Клиническая картина была хрестоматийной: матушка всю себя вложила в ребенка и требовала за
