В район, где воздух теплый, прорываются холодные арктические массы, столкновение на почве, так сказать, разности характеров — и вот, пожалуйте вам, — гроза… — Доцент взглянул на полковника победительно. — А хотите предскажу, какая завтра погода будет? Ясный будет денек, морозный, солнечный…
— Ученый человек, вам виднее, — сказал Лукич. — Однако я на своем стоять буду: она самая, гроза эта, на выпивку меня толкнула.
— В средние века люди от грозы колокольным звоном оборонялись. А ты, выходит, водкой?
— Ну, выходит…
— Значит, только в грозы пьешь?
— Кабы только, — вздохнул Лукич.
— Вы знаете, — повернулся доцент к Ивану Ивановичу и пригладил височки, как делал в институте, начиная лекцию. — Это, скажу вам, социальная проблема. Если взять в масштабах всей страны, то получатся цифры — ого-го!..
Полковник с отсутствующим видом рассматривал унты зятя — с рыже-белой опушкой и кокетливыми заячьими хвостиками вверху голенищ.
— Что ж это я! — встрепенулся Лукич. — Вам, верно, с холоду пользительно горячего чего-нибудь. Суп у меня есть картофельный, со свининой…
Заметно приободрившись, движимый тайной мыслью, сладкой надеждой на что-то, он довольно резво протопал к печке.
Рыбаки уселись за стол и, подтащив к ногам рюкзаки, стали выкладывать у кого что было. У Ивана Ивановича нашлось скупо — кус сала и рыбные консервы, зато рюкзак доцента оказался той самой торбочкой из сказки, в волшебном нутре которой уютилось все, что душа пожелает. Небрежно щурясь, Игорь Павлович выкладывал на стол пирожки и коржики, распластанную надвое жареную курицу, ноздреватые пластины сыра, пупырчатые огурчики, конфеты, сахар. Вытянув шею, следил Лукич за гостем залетным, который, судя по всему — и одежде, и харчу, — был немалой шишкой в городе. Следил и ждал. Ждал достойного завершения всей этой благодати.
Но не дождался. И когда Игорь Павлович отодвинул в сторону тоще опавший рюкзак, вздохнул покорно и тяжело…
Да, бывает и такое: ни у кого из рыбаков не оказалось ни спирта, ни водки, ни даже какой-нибудь плодово-ягодной «бормотухи» ценой один р. две коп. за бутылку. Володя совсем не пил, доцент употреблял лишь по большим праздникам, а у полковника в последнее, время сердце пошаливало — ему жена не разрешала.
Делать было нечего. Лукич разлил в миски суп, поставил перед гостями, а сам сел на табурет у порога и тоскливо задумался.
— Ты что? — окликнул его Иван Иванович. — Давай с нами.
Лукич лишь рукой махнул.
Стали ужинать без хозяина. Полковник ел без особого аппетита, но старательно. Доцент, отмякший в избяном уюте, наслаждался каждым кусочком. Володя жевал торопливо и небрежно, как человек, твердо знающий, что есть на свете кое-что и поинтересней еды. Он все поглядывал на Лукича, который нещадно смолил, высасывая дым из толстой самокрутки. Был свинарь широкоплеч, лысоват, с могучим шишковатым лбом, под которым совсем маленьким казался короткий нос. «Живописный мужик, ну просто Хорь тургеневский», — думал Володя и улыбался от удовольствия: первый раз в жизни будет ночевать в деревенской избе, да еще у такого колоритного хозяина.
— Ну и гроза, ой, гроза! — внезапно заговорил тот, гулко и хрипло откашливаясь, будто в рот ему попали табачные крошки. — Слышь, Иваныч, я все к тому же… Нехорошо это, конечно, однако же… Одолжил бы мне пятерку… Как вспомню, как она шуровала, с громом да молоньей, даром что зимняя… Я бы к Фроське-продавщице слетал и вас бы угостил… Одолжи, друг…
— Да что я, не вижу? Сам давно бы предложил. — Полковник виновато развел руками. — Но нету у меня, ни рубля нету. Рассчитывал домой к вечеру вернуться — не взял. Понимаешь?
Володя торопливо ощупал карманы, хотя и знал, что, кроме медной мелочи, ничего там нет. Потом просительно посмотрел на доцента.
— Есть. У меня есть, — подтвердил Игорь Павлович. — Однако… — Он негромко постучал пальцем по столу, словно призывал к тишине студентов. — Однако будем, товарищи, принципиальны. Сделаем ли мы добро Лукичу, ссудив его пятеркой? А может, честнее признать, что нанесем ему вред?
— А у вас, Игорь Павлович, никто и не просит, — резко, почти грубо сказал полковник. — Держите ваши деньги при себе.
— Не понимаю этого тона, — обиделся доцент. — Прекрасно знаете, что прав в данном случае я. Потому и сердитесь… Впрочем, я готов дать пятерку. За ночлег и суп. Но при условии, что ни в какой магазин Лукич не пойдет.
— Неужели вы всерьез думаете, что с вас возьмут за постой? — зло усмехнулся Иван Иванович. — Здесь не торгуют ни супом, ни ночлегом. Запомните это!
— Будет вам, будет! — испуганно вскинулся у порога Лукич. — Как петухи, ей-богу. О чем толковать? Обойдусь и без нее, пропади она пропадом. Не ругайтесь только…
Помолчали. Послушали, как потрескивает табак в Лукичовой самокрутке. Из-под веника, что лежал у печки, видел Володя, вышмыгнула мышь, встала на задние лапки, оглядываясь, дернула белыми усиками, обнажив мелкие зубки — точно зевнула, — и снова спряталась под веник. Полковник смотрел в окно — там светилась одинокая, печальная в своей хрупкой красоте звезда.
— Ну и скука у тебя, хозяин, — сказал наконец Игорь Павлович с деланной беспечностью, давая понять, что уже забыл неприятный разговор и жаждет мирной беседы. — Спать еще рано, да и не хочется… Ты что же, даже телевизора себе не завел?
— А на хрена он мне? — коротко отозвался хозяин.
— Может, почитать что найдется?
— Газету выписываю, районную. Коли желаете…
— А книги в доме держишь?
— Нет, не держу.
— Так уж и ни одной?
Лукич пососал потухшую самокрутку:
— Есть одна. Только для вас она неинтересная будет. Божественная.
— Божественная? — оживился Игорь Павлович, — А ну, покажи!
Лукич ушел за перегородку, долго возился там и вынес наконец, держа перед собой на вытянутых руках, глыбистый, зримо тяжелый том. Подул на переплет — пыль так и взметнулась облачком — и положил книжищу перед Игорем Павловичем.
— Да это ж Библия! — вскричал доцент тонким, сорвавшимся от волнения голосом. — Издана в прошлом веке. Иллюстрации Доре… Вы посмотрите, посмотрите!
— Да, — сказал Иван Иванович, трогая пальцем серебряный крест, приклеенный к толстой кожаной обложке. — Богатая книга.
— Вы знаете, какая это редкость? — горячился Игорь Павлович. — За эту книгу Лукичу в любом букинистическом магазине… — Он вдруг запнулся. Зевнул, отодвинул от себя книгу. — А впрочем, не такая уж редкость. До революции выпускалась массовым тиражом. Чтобы в каждой семье, как говорится, был опиум для народа… А ты что, Лукич, верующий?
— Какое там! — усмехнулся тот.
— А что ж богов завел? — кивнул доцент на иконы в углу.
— От покойной матери остались. Пускай висят — не мешают.
— Значит, совсем неверующий? Ни тютельки?
— Ни тютельки, — вздохнул Лукич.
— Ни при каких обстоятельствах?
— Да как сказать? На войне, не совру, иной раз страшно было. Или теперь испугаешься
