песни, даже зажмурился от удовольствия, до того складно, красиво звучало их трехголосие. Веприн удивился, почувствовав покой и умиротворенность. Сегодня с утра он был в хлопотах и заботах, раздражение сменялось злостью, злость — тихо кипящей внутри досадой. И вдруг это чувство… Вызвано оно было ее самой песней, а исполнением, и Аркадий Петрович тут в счет не шел. «Кто у нее отец был?» — старался вспомнить Терентий Павлович, выделяя слухом грустноватый, будто на что-то жалующийся голос Оли. И, напрягшись памятью, вспомнил: вечно пьяный, растрепанный мужичонка, работавший в колхозе плотником, а потом, лет десять тому назад, неожиданно сгинувший с глаз, уехавший куда-то на Север, прочь от жены и дочки.
Яркую, но тревожную, приправленную печалью красоту свою Оля унаследовала от матери, а мать ее, Татьяна Семеновна, пошла за пьяного плотника от отчаяния, что не встретила ответа в том, кого любила. А любила она тогда…
Веприн быстро и боязливо оглянулся, словно сидевшие сзади могли прочесть его мысли… Да, да, не ответил Терентий Павлович на любовь наипервейшей красавицы в округе. Он уже тогда выбился в председатели, ходил в белых бурках с отворотами, сидел на районных совещаниях не в самом зале среди мелюзги, а напротив и выше, в президиуме, на равных с людьми руководящими, заслуженными и известными… А кто она была? Простая льноводка, даже не передовая, а так, средненькая… Женился он на образованной, учительнице, общественнице, читавшей по всему району умные лекции о морали и нравственности, поначалу был горд и счастлив, что нашел себе достойную пару, а потом осмотрелся, поразмыслил и пожалел, что так, а не иначе сложилась его личная жизнь. Громоздкая, с жестким телом, мужеподобная просветительница больше помышляла о радостях ума, нежели о телесной любви, не родила ему ни сына, ни дочки, и уже давно ничего не связывало супругов, кроме привычки, шедшего от лености нежелания менять что-либо в установившихся и окостеневших отношениях. Не тот уже возраст был менять что-то, а Терентий Павлович к тому же и побаивался, как бы развод с законной женой, очень уважаемой начальством, не сказался на его положении, не повредил бы его репутации человека солидною, непеременчивого.
Так они проехали еще километра два. Мело все сильней. Веприн все чаще включал передний мост, с трудом ломая машиной тугие скулы косо лежавших на дороге снежных переметов. Трио, утомившись, смолкло. Аркадий Петрович совался носом в овчинные отвороты полушубка, задремывая. Девчата терли варежками стекла и вглядывались в темень.
— Скоро поворот на Викторово, — сказала Оля Егорушкина. — Не прозевать бы, Терентий Павлович…
Веприн в ответ только фыркнул. Настроение снова падало. Если оглянуться на прожитые годы да поразмыслить трезво, то со всей очевидностью встанет железный факт — ему никогда не везло. Никогда и ни в чем. Ни в женитьбе этой, ни на работе… И настоящим уважением среди руководящих товарищей районного и областного масштаба он не пользовался… Вот и сегодня зампредисполкома обвинил его чуть ли не в рвачестве и отказал обидно и грубо… Почему с ним смеют так разговаривать? С пожилым, орденоносным, всего себя отдающим делу? (Веприн зябко поежился, заново переживая унизительную сцену в облисполкоме.)
А теперь взять хотя бы этого самого Лазкова. Ну друзья они, лямка у них общая, хомут один — председательский, отдыхают нередко вместе за рюмахой, друзья, словом, а порой такая злость к нему закипает, такие завидки берут, что, кажется, живьем бы слопал любезного друга. И моложе его, Веприна, чуть ли не на пятнадцать лет, и на груди наград, считай, никаких, а у начальства свой человек, подойти к нему уж вот как умеет. Все с шутками, прибаутками, все несерьезно как-то, а смотришь, и добился своего. То ли внешность его начальству глядится, то ли в легком характере дело?..
Вспомнил Терентий Павлович тот далекий уже день, когда впервые увидел Лазкова на районном совещании. Был Аркадий Петрович высок, строен, с нежным, как у ребенка, румянцем на круглых щеках, с маленьким, по-детски припухлым ртом. Но уже и тогда над его высоким лбом сквозила проплешинка, которая из года в год завоевывала все новые пространства на смышленой лазковской голове. «Взлетная площадка для мыслей», — любил он пошутить, хлопая себя по лысине.
После совещания, созванного по случаю вручения району наград за успехи в животноводстве, был банкет. Никому не известный молодой худрук лоинского сельского Дома культуры явился на торжественное пиршество явно без приглашения, но где-то после третьего тоста привлек к себе общее внимание — взял в руки гармонь и предложил пирующим послушать песню «Эх мороз, мороз…». Он играл и пел, и те, кто сидел за столом, забыв о крепких напитках и тонких яствах, зачарованно, с немым восторгом слушали его. У лоинского худрука был глубокий красивый баритон, и пел он отменно — с большим чувством, дрожью в голосе и слезой на глазах.
Когда он кончил, многие плакали тайком, другие хлопали, не жалея ладоней. «А ну не унывать, братва!» — крикнул худрук тем, кто плакал, и, отбросив в сторону жалобно взвизгнувшую гармонь, прошелся, как заправский акробат, колесом вдоль длиннющего, на сто персон, стола.
Среди персон, руководивших районом, пронесся шепоток — кто, мол, и откуда? Они тут же отличили Лазкова от прочих присутствовавших, с редким единодушием решив, что такой компанейский, с таким незаурядным певческим талантом товарищ не может не быть хорошим организатором и вожаком. Тем более что жадный до учения Лазков, кончивший музучилище, ухитрился к тому времени получить и второй диплом — на агрономическом отделении сельхозтехникума. В районе ахнуть не успели, как Аркадий Петрович из сырого и мрачного, смахивающего на коровник, лоинского Дома культуры перебрался в светлые покои колхозной конторы и сел хотя и в потертое изрядно, но почетное председательское кресло…
«Ну и что? — укорил себя Веприн за ехидство и зависть. — Разве посрамил Лазков это место? Разве не передовое хозяйство возглавляемый им колхоз? Тут одной дипломатией, умением угодить начальству не возьмешь, тут и ум надобен…»
…— Поворот скоро, — повторила Оля.
Веприн глухо прокашлялся, помотал головой, стряхивая думы.
— Сперва вот его подброшу, — кивнул через плечо на Лазкова. В Лоино. А потом уж в Викторово поедем.
До Лоина, где жил Аркадий Петрович, было шестнадцать километров. Девчата зашушукались, совещаясь.
— Тогда мы пешком, — сказала наконец Оля. — Тут недалеко.
— Три километра, — напомнил Веприн, останавливая машину у столбика с поворотным знаком.
— Добежим как-нибудь. Мы тропки знаем, на километр ближе, чем по дороге.
— Какие тропки! — крикнул очнувшийся от дремы Аркадий Петрович. — Вон как метель играет!..
Он распахнул дверцу. Машина тут же глотнула, будто сделала вдох полной грудью, порцию мелкой,
