Молчание. На командном пункте растерянность. И снова, уже раздраженный, голос Кузьмина:
— Сколько можно сопровождать цель?
Пара Кузьмина села, Иван Кузьмин — участник Великой Отечественной войны, имеет два ордена Красного Знамени. Прибыв на командный пункт, он с возмущением доложил:
— Боевое задание не выполнил. Не мы, а они хозяева нашего неба.
— Устали? — спросил я.
— Не от полета устал, а от бессилия. Наш МиГ-17 считается лучшим истребителем, а на деле он слабее разведчика. И тот прекрасно знает это, летит с зажженными огнями: нате, мол, слабаки, полюбуйтесь, какой я недосягаемый.
— А какая у него была высота?
— Километров двадцать. Я мог взять его в прицел, но нужны ракеты, а они у нас пока только на картинках.
Аналогичная ситуация наблюдалась перед войной. Тогда на некоторых истребителях тоже стояли пусковые установки для реактивных снарядов, но самих снарядов не было, хотя они прошли боевые испытания в тридцать девятом году на Халхин-Голе.
— До каких пор шпионы будут диктовать свою волю? — горячился Кузьмин.
На этот вопрос мы с Антоновым не могли дать ответа. Оставалось надеяться, что конструкторы сумеют создать нужное нам оружие, а заводы быстро изготовят серийные образцы,
Резкий телефонный звонок поднял меня с постели. «Неужели катастрофа?» Один прыжок с кровати — я трубка в руках.
— Тревога!
— Кто объявил? — как можно тише, чтобы не разбудить жену и детей, спросил я. Это важно потому, что тревоги бывают разные, и кто объявляет их, говорит о многом.
— Москва!
Не дожидаясь машины, побежал на аэродром. Городок проснулся. В домах загорались огни, из подъездов выбегали люди. И только деревья спали. Казалось, они застыли от неожиданности. «Уж не война ли?» — подумал я, убыстряя бег.
Почти у самого аэродрома около меня взвизгнула тормозами дивизионная легковушка. Когда я сел в кабину, шофер растерянно спросил:
— Не война ли?
— Сейчас узнаем, — ответил я как можно спокойнее, и тут огнем обожгла мысль, что у меня нет ведомого летчика, с кем бы я мог полететь в бой. Увлекшись личными полетами и проверкой техники пилотирования руководящего состава дивизии, я забыл о ведомом.
«Кого взять? Савенка? И летчик хороший, и человек надежный. А если он не захочет?»
Аэродром гудел турбинами. Мигали разноцветные лампочки, перекликались с разгорающейся зарей. Летчики, жившие в домиках при аэродроме, уже рассредоточивали истребители. Открыв дверь кабинета, я подбежал к непрерывно звонившему телефону и тут же услышал голос командующего:
— С добрым утром. Все идет по плану?
— Так точно. Минут через пять все самолеты рассредоточатся и будут готовы к боевой работе, — ответил я и, не сдержавшись, спросил: — Тревога настоящая или учебная?
Командующий помолчал, потом сказала
— К тебе выезжают проверяющие. Предупреди часового, чтобы не задерживал их.
Волнение сразу спало. Значит, учение. В кабинет вошел инспектор дивизии по технике пилотирования майор Савенок.
— Мой самолет готов. Какие будут указания?
— Началось большое учение. Может, полетим в паре?
— Хорошо. Но я ведомым давно не летал.
— Вот и потренируешься. Наши самолеты рядом. Взлетать будем прямо со стоянки.
Прибыли проверяющие. Генерал-лейтенант Сорокин, небольшого роста, коренастый, подвижный. Мое внимание привлекли его усы, похожие на крылья. Один из помощников Сорокина направился к инженеру дивизии, другой ушел в полк аэродромного обслуживания. Сам генерал остался со мной, упрекнул:
— Почему не укрыли часть самолетов в роще?
— Это не роща, а кустарник. Там заболоченное место.
— Сделали бы дорожки. У вас ни один самолет не замаскирован.
— Маскировать нечем, трава еще не выросла, а кустарник рубить жалко. При атомной войне самолеты надо укрывать землей и бетоном, а не ветками.
— Какая война будет — пока неизвестно. Нам приказано проверить, как выполняется инструкция о маскировке. А теперь пригласите начальника штаба и начальника оперативного отделения.
Мы помогли генералу развесить карты, и он начал объяснять обстановку начавшегося учения. «Синие» перешли в наступление. «Красные» пока обороняются. Дивизия поставлена задача отражать налеты авиации над Финским заливом. Результаты атак фиксировать фотокинопулеметами и проявлять немедленно. Учением руководит министр обороны Маршал Советского Союза Булганин.
Генерал еще не закончил постановку задач, а со стартового командного пункта уже раздался телефонный звонок. Руководитель полетов сообщил, что приказано поднять пару истребителей на перехват разведчика. В моем кабинете были установлены два динамика и два микрофона, связанных с командным пунктом ПВО и руководителем полетов.
— Восемьдесят первый! Вам взлет! — передал я дежурной паре.
Я обратил внимание, что разведчик летел по тому же маршруту, каким накануне шел шпион. Но высота у этой цели была небольшая. Перехватчики быстро обнаружили и атаковали ее. Результаты «стрельбы», по данным фотоконтроля, оказались высокими. Генерал-лейтенант Сорокин был удивлен:
— Почему же истребители, взлетевшие раньше ваших, опоздали перехватить разведчика?
— Все очень просто. Сначала он летел у земли, и локаторы обнаружили его поздно. К нам цель подходила на большой высоте, за ней проще было следить.
Учение длилось несколько дней. Сначала погода стояла солнечная, потом резко ухудшилась. Шестерку истребителей, предназначенную для перехвата «противника» за облаками, возглавил я сам. В воздух мы поднялись сразу же, как только над стартовым командным пунктом взвились две зеленые ракеты. Получив направление на цель, я решил пробивать облака с курсом перехвата и в целях безопасности подал команду:
— Правой паре отвернуться на десять градусов вправо, левой — влево.
За облаками прекрасная видимость. «Противник» летит ниже нас, отпечатываясь на белом фоне. Истребителей прикрытия нет. Решаю атаковать четверкой, оставив пару для прикрытия, хотя по последней инструкции мы должны строить свой боевой порядок в три эшелона, имея ударную группу, группу прикрытия и резерв. Но в этом нет необходимости. «Противник» летит без сопровождения.
Рассчитываю так, чтобы окончание нашего разворота стало началом атаки. Мне хорошо видна девятка реактивных бомбардировщиков Ил-28. Набрав со снижением скорость, ударили снизу и с набором высоты вышли из атаки. Выполнив три атаки, возвратились на аэродром, где нас поджидали генералы Петров и Сорокин. Инспектор говорил с негодованием:
— Безобразие! Вы построили боевой порядок не в три, а в два эшелона, но потом и от этого отказались. Так воевать нельзя. — Он, словно боксируя, так работал руками, что от него невольно пришлось отступить. Его усы-крылья топорщились. Я спросил:
— Так кто хозяин неба: летчик или инструкция?
— Вы не выкручивайтесь!
Я знал, что генерал во время Великой Отечественной войны командовал истребительным корпусом. Сам не летал, воздушные бои видел только с наземного командного пункта. Он привык оценивать действия летчиков буквой инструкций и наставлений, а не жестокой мерой воздушного боя, не укладывающегося в определенные бумагами рамки. Генерал Савицкий тоже во время войны командовал истребительным корпусом, и он тоже довольно эмоционален. Но Евгений Яковлевич редко давал летчикам категоричные оценки с таким неуважением и злостью. Если кто допускал промах в бою, то с опущенной головой извинялся перед комкором и клялся, что больше никогда такого не допустит. Я сознавал, что в этом вылете у нас был недостаток — мы атаковали цель под большими углами, что мешало хорошо прицеливаться. И я мог бы для пользы дела объективно доложить о своих ошибках. Но тон инспектора исключал диалог. И мне оставалось предложить:
— Для объективности хотелось бы сравнять пленки стрельбы, снятые с истребителей и бомбардировщиков.
— Вы опять уклоняетесь от моего прямого вопроса. Какое вы имели право нарушать требования инструкции?
— Но, товарищ генерал, инструкция — это не приказ, а рекомендация. Каждый воздушный бой неповторим, он ведется не только оружием и маневром, но и характером летчика, — вмешался Савенок.
— А вы кто такой? — строго, но более спокойно спросил Сорокин.
— Я инспектор дивизия, ведомый командира, участник войны. Я по опыту хорошо знаю, что не шаблон, а быстрота атаки приносит победу.
— Инструкции уважать надо, но не молиться на них, — поддержал а Савенка. — В свое время инструкция рекомендовала на И-16 летать час двадцать минут, а на нем можно было летать только час. Кто придерживался инструкции, тот садился в поле.
— А ведь они правы, — вмешался в наш бурный разговор командующий генерал Петров. — И сейчас группа Ворожейкина вела бой при отличной видимости. Зачем же было дробить шестерку на три яруса? Воздушный бой шаблона не терпит. История учит, что у великих полководцев был свой главный принцип боевых действий: у Суворова, например, внезапность, у Кутузова — маневр, а у Румянцева — главный удар. У Ворожейкина — глазомер, оценка обстановки и огонь с близкого расстояния.
