объясню… потом. Слышишь, Таня?
— А ты слышишь? Боже мой, ты с ними! — как будто только сейчас поняла она все окончательно, впрочем, только сейчас и поняла, ужаснулась и не поверила. — Вадим, как ты мог? Ты с ними… с ними? Это мерзко. Это… это не похоже на тебя!
— Нет! Нет, Таня, поверь… Она поморщилась:
— Если ты ничего не сделаешь, я это сделаю сама… — Не надо, Таня, я тебя прошу, — побледнел Вадим. — Это безумство. Не надо.
— А это не безумство? Это, по-твоему… Трус! — Она оттолкнула его и кинулась вслепую, не зная, что сделает в следующий миг, зная лишь одно: что-то надо делать. — Прекратите! Что же вы молчите, люди?
Ее опять схватили. И она, кажется, на какое-то время лишилась чувств. Когда же пришла в себя, увидела совсем близко чье-то лицо, большую тыквообразную голову, с оттопыренными ушами, отчего казалось, что фуражка держится не на голове, а на ушах… Она узнала это лицо и содрогнулась, но не от страха — от омерзения и ненависти к нему. Сатунин смотрел на нее холодно и прямо, как спрут из воды.
— Кто такая?
Татьяна Николаевна молчала.
— Учительша, — подсказал Барышев. — Приезжая. Одного поля ягода…
— Понятно. Откуда приехала? — спросил Сатунин.
— Отвечать я вам не буду. Пока вы не прекратите экзекуцию. Кто вам дал право истязать людей?
Сатунин сощурился:
— Права, милая барышня, не дают, права завоевывают. — Он покосился в сторону усердно работавшего унтер-офицера, плетка в руках которого змеисто извивалась, поблескивая проволочным жалом: «Сорок восемь… сорок девять… Пятьдесят!» — выдохнул Найденов, устало уронив руки, лицо его было красное и потное. — Вот видите, экзекуция прекращена, — сказал Сатунин с усмешкой. — Так откуда вы приехали?
— Она из Томска, — попытался выручить ее Вадим, отчаяние и растерянность были написаны на его лице. Сатунин повернулся к нему:
— А ты, прапорщик, поперек батьки не суйся. Кто тебя спрашивает?
— Простите. Но мы хорошо знакомы. Отец ее, между прочим, известный в Томске врач…
— Меня интересует барышня, а не ее отец. Найденов! — отвернувшись и как бы тем самым считая разговор оконченным, громко позвал. Унтер-офицер на сей раз подошел не так проворно — видно, работа у него была не из легких. — Двадцать плетей! — приказал Сатунин. — И не смотри на меня такими глазами. Барышня заслуживает большего, но для начала ограничимся…
Татьяна Николаевна с ужасом видела, как спрут зашевелился и выполз из воды, протягивая к ней свои щупальцы… Она вздрогнула и невольно отступила.
— Пойдемте, барышня, — позвал Найденов и взял ее за руку. — Пойдемте. Все одно не миновать…
Вадим шагнул к нему, резко оттолкнул и заслонил Таню:
— Прочь, унтер! Иначе я тебя… — Лицо Вадима вспыхнуло, даже шея покраснела, и он, чтобы освободить ее, расстегнув ворот мундира, скользнул рукой вниз, по бедру, зашарив по кобуре. Сатунин зорко следил за каждым его движением, сам же пока стоял неподвижно, ничего не предпринимая. — Не смейте! — повернулся к нему Вадим. — Это, штабс-капитан, недостойно русского офицера. Немедленно отмените свой приказ.
— Посторонись, прапорщик, — холодно и тихо сказал Сатунин. — Приказа своего я не отменю.
Вадим не сдвинулся с места.
— Дурак ты, Круженин, — поморщился Сатунин. — Дурак и размазня. Не понимаешь ситуации…
— Вы правы, штабс-капитан, я многого не понимал. А теперь начинаю понимать…
— Мальчишка… сойди с дороги!
— Ни за что! Если вы посмеете…
— Посмею. Посмею, прапорщик. Посторонись! Ты застишь мне свет… Найденов! — вдруг закричал, багровея. — Чего стоишь как истукан? Исполняй приказ!
Найденов шагнул было вперед, по остановился, увидев в руке прапорщика револьвер.
— Не подходи, унтер, — предупредил Вадим. — Прочь!
— Ты это брось… не шути с этим, — хрипло сказал Найденов, не спуская глаз с прапорщика. И в этот миг сухой и короткий звук, словно щелчок бича, ударил в уши. Вадим вздрогнул, ощутив пронзительно-горячую пустоту в груди, жар хлынул в лицо, опалив горло… Он медленно повернулся и удивленно посмотрел на Сатунина:
— Вы не посмеете, штабс… — И не договорил. Земля косо ушла из-под ног, и небо, опрокинувшись, как бы накрыло его. Никогда прапорщик Круженин, за все свои двадцать два года, не видел так близко над собою небо…
— Так-то вот, — сказал Сатунин, засовывая в кобуру наган. Круто повернулся и пошел к сборне. Следом за ним, чуть поотстав и не проронив ни слова, двинулись Барышев и корнет Лебедев. Трава шуршала под сапогами — и в наступившей тишине шаги звучали глухо и тяжело, так будто земля противилась и не желала их принимать…
* * *
Среди ночи вспыхнул в Безменове пожар. Пламя взметнулось к небу, слизывая звезды, и в жарком свете его видно было, как трещат и рушатся стропила дома…
Лаяли с протяжным воем собаки в разных концах деревни.
Люди выскакивали на улицу, спрашивали друг друга.
— Где горит? Кто горит?
— Кажись, Огородниковы…
Однако сатунинские солдаты никого близко не подпускали.
И к утру от огородниковского дома остались одни головешки.
24
И середине лета раздробленные остатки красногвардейских и повстанческих частей пытались еще оказывать сопротивление двигавшимся с юга, от Кош-Агача, по Чуйскому тракту, карательным отрядам Серебренникова и штабс-капитана Сатунина, объявившего себя «военным диктатором» Горного Алтая, а с северо-запада, со стороны Бийска и села Алтайского, регулярным соединениям полковника Хмелевского и капитана Федоровича… Однако остановить их не могли — слишком неравны были силы. Обескровленные, обезглавленные красногвардейские группы, лишенные прилива свежих сил, боезапасов и продовольствия, не имевшие к тому же никакой связи друг с другом, поспешно отходили одни к Уймону, в глубину гор, другие к станице Чарышской, надеясь найти там поддержку среди казачьего населения. Увы! Поддержки не было — знать, не приспело еще время. Обстановка же для контрреволюционных сил складывалась благоприятной — и силы эти выглядели в то лето грозными и несокрушимыми. Помимо регулярных частей, действия которых координировались главнокомандованием Временного Сибирского правительства, в предгорных районах и по Чуйскому тракту, в больших и малых деревнях, усилиями кулаков и монархически настроенных офицеров, выжидавших и выждавших своего часа, спешно сколачивались добровольческие дружины. Все они считали себя так или иначе обиженными Советской властью и мстили ей с особой яростью и злобой, подавляя малейшие признаки и остатки ее в деревнях. Особой жестокостью отличались «Алтайская дружина» урядника Кирьянова и «туземный дивизион» подъесаула Кайгородова. Но и они выглядели ангелами в сравнении с «атаманом» Сатуниным, зверства которого доходили до садизма и вызывали ропот и недовольства даже среди его приближенных… Несколько дней назад в Онгудае он учинил расправу над совдеповцами, которых выдали местные кулаки; в Мыюте арестовал около шестидесяти человек, заподозренных в сочувствии большевикам, —
