Как-то вечером, когда Эдмонда опять не было дома и я собиралась лечь, Бетти таинственно передала мне письмо. Хотя оно и не было подписано, но я знала, что оно от Вальтера. Он извещал меня, что прибыл по известному мне делу и хотел переговорить со мною, а потому просил прийти тайком, одной, между полуночью и часом на пустынную дорогу, ведущую в парк. Мне не особенно улыбалось свидание в таком месте: герцог обыкновенно возвращался именно этим путем, сворачивая с большой дороги ради сокращения расстояния. Если он встретит там меня с Вальтером, то, конечно, произойдет скандал, который неизвестно чем кончится. Я решила пойти как можно скорее, чтобы увести неосторожного в более безопасное место. В замке все спали, а я, отпустив Бетти, закуталась в темный плащ и в полночь вышла из дома через потайной ход.
Погода была ненастная: дул ледяной ветер и мелкий дождь хлестал в лицо. Я подняла капюшон, забрала в руку подол бархатной юбки и спешила, насколько позволял ветер.
Но Вальтер не обозначил точно, где собирался ожидать меня, и я, горя нетерпением, бежала по дороге, обнесенная с обоих сторон скалами, как вдруг услышала крик: хотя буря и заглушала его, но мне послышался голос герцога.
Сердце сильно забилось, и я на минуту остановилась в не
решительности: если Эдмонд увидел и узнал Вальтера, мне следовало бежать и поскорее вернуться домой. Но любопытство взяло верх.
Прячась меж скал, я пробралась, как тень, до поворота дороги, желая увидеть, что случилось.
Потайной фонарь, который держал человек в маске, осветил лежащее на земле тело, а подле него, на коленях, фигуру другого человека. Вдали слышался топот уносившейся лошади. В эту минуту голос Вальтера сказал:
—
Он, вероятно, мертв!
Тогда я подошла ближе и увидела, что Вальтер тоже в маске. Он указал на лежащего человека и сказал в полголоса:
—
Кончено!..
Вспоминая эту минуту, я удивляюсь своему хладнокровию. Ни угрызения совести, ни сожаление не шевельнулись у меня в отношении Эдмонда, наоборот: мою душу наполняло чувство удовлетворенной ненависти. Но вдруг мною овладела тревога.
—
Это он, а не Стентон? Вы не ошиблись? — спросила я.
—
Человек в маске подал мне фонарь, а Вальтер тем временем откинул плащ, я же нагнулась и осветила лицо трупа. Да, это был Эдмонд: его посиневшее лицо выражало страдание, а кровь из раны в груди медленно стекала на платье.
—
Так как ты убедилась, то мы спровадим достопочтенного герцога в одну из этих глубоких расщелин. Лошадь умчалась, значит, предположат какое-нибудь несчастье, а не то разбойничье нападение — как им там угодно! — и делу конец. Пусть его ищут, а тем временем дождь смоет следы крови, — усмехнулся Вальтер.
Он сорвал с герцога плащ, шляпу, одну перчатку, вынул кошелек и еще что-то, не помню. Потом Вальтер с незнакомцем подняли труп и бросили в расщелину, окаймлявшую дорогу. После мы еще немного поговорили с Вальтером, и он передал мне вкратце, что для отвлечения всякого подозрения, спустя некоторое время по нашем отъезде из Лондона, он также отплыл из столицы с одним из своих друзей, и они вместе переплыли канал. Высадившись на французской территории, они расстались, и Вальтер сказал спутнику о намерении поступить на службу в Голландии, где жил приятель его отца, от которого он надеялся получить помощь и содействие. Но вместо этого он поджидал в условленном месте прибытия скромного, преданного ему человека, который помогал ему сейчас, и они оба переправились в Шотландию.
Теперь, когда цель достигнута, они снова уедут прямо в ближайший голландский порт, откуда Вальтер напишет в Лондон и возвратится, как только его известят, что он Сделался герцогом Мэрвином. На этом мы расстались.
Каков же был мой ужас, когда утром меня разбудили и растерянная прислуга с ужасом доложила, что на дороге найдено тело герцога, очевидно, убитого и ограбленного разбойниками… Я не знала, что думать. Встревоженная, я наскоро оделась и отправилась на место преступления, куда уже сбежались все слуги замка.
На дороге, шагах в ста от того места, где погиб, по моему убеждению, Эдмонд, лежало тело, прикрытое плащом герцога. Лицо было обезображено широкой раной, но, тем не менее, можно было узнать Эдмонда, а на пальце красовался перстень с рубином, который тот всегда носил. Затем нашли шляпу, перчатку и пустой кошелек. Труп перенесли в замок, и все были твердо убеждены, что это тело их убитого господина. Только потом узнала я все случившееся тогда.
Задержавшийся по неизвестной причине Том Стентон остался позади, а Вальтер с пособником покончив со своим делом удалялись от места преступления, когда услышали лошадиный топот, и вскоре увидели всадника. Это и был Том, очевидно спешивший за герцогом. Сообщники мгновенно сговорились и один бросился к лошади, схватил ее под уздцы, а другой всадил кинжал в спину Тома. Тут им пришло в голову заставить думать, будто это тело герцога, имея в виду, что слугу не так тщательно будут разыскивать. С этой целью они обезобразили лицо Тома и раздели его, чтобы не выдало платье, а на палец надели перстень Эдмонда, который было похитил человек, снимавший с него перчатку, но Вальтер заметил его плутню и принудил вернуть перстень.
Как я уже говорила, все это стало известно мне позднее, а в то время план Вальтера удался как нельзя лучше. Никто не сомневался в смерти Эдмонда, а так как Том пропал бесследно, то среди ненавидевшей его и завидовавшей ему прислуги явилось подозрение, что он убил и ограбил герцога, имевшего при себе крупную, выигранную в карты сумму, которую при нем не нашли. Что же касается меня, то мучившая тогда неизвестность вполне придавала мне вид неутешной вдовы. Это было очень кстати, потому что — странная вещь! — я не чувствовала тогда тех угрызений совести, какие терзают меня теперь и навевают гнетущий ужас смерти.
После торжественного погребения Тома Стентона в родовом склепе Мервинов я возвратилась в Лондон, а через несколько недель приехал Вальтер и вступил в свет как новый герцог. Оба мы были довольны и решили обвенчаться тотчас по окончании годичного срока. По причине траура я мало выезжала, зато вволю предавалась розовым мечтам о будущем.
Известие, что отец де Сильва в Лондоне — не знаю почему — произвело на меня неприятное впечатление.
Однажды вечером он навестил меня. Я приняла его с обычным радушием, и мы разговаривали, но мне стало не по себе от его испытующего, строгого взгляда. Разговор тянулся вяло и вдруг, после некоторого молчания, преподобный отец сказал:
—
Давно мы не виделись, дочь моя. В вашей жизни произошло великое событие — вы овдовели — и я нахожу в вас большую перемену. До сих пор мы беседовали только как светские люди, а мне хотелось бы поговорить с вами в качестве духовника. Как друг покойного отца вашего и ваш с самого детства, я думаю, что имею на это право.
Я покраснела и какая-то смутная тоска защемила мое сердце, но вслух я ответила, что всегда рада открыть ему мою душу, и мы прошли в мою молельню. Там, с глазу на глаз, он сказал мне:
—
Не имеете ли вы что-либо поведать мне? Нет ли чего-нибудь, что тяготит вашу душу? Всегда ли вы были откровенны, как велит долг, с наставником? Нет ли чего на душе, в чем вы могли бы упрекать себя?
Я смутилась, потому что о соучастии в убийстве Эдмонда ничего не говорила отцу Мендозе. Но каким образом узнал об этом преподобный?.. Меня охватил суеверный страх, и я разрыдалась, а затем призналась во всем. Он молча выслушал меня и покачал головой.
—
Глубоко огорчен, дочь моя, видя, в какую бездну упала ваша душа. Все это я уже знал, потому что слежу за вами, но мне хотелось из собственных ваших уст услышать признание в преступлениях, в которые вы допустили вовлечь себя, ибо один дурной поступок влечет за собой другой: таков закон! Сначала прелюбодеяние, а потом убийство! Знаете ли вы, что грехи ваши заслуживают проклятия?.. — Увидев охвативший меня безумный ужас, он прибавил: — Наша общая святая мать — церковь — милосердна к кающемуся грешнику. Ну, а чем же, дочь моя, намерены вы доказать свое искреннее раскаяние?
