— Узнаете вот эти штуковины?
— Отчего ж. Мы тоже ими пользовались. Мы далеко не всегда могли сделать передышку, выделить людей, чтобы наготовить своих патронов. Порой приходилось пользоваться вашими. Особенно же под конец.
— А, может, легче узнать будет, когда такая выстрелит в лицо?
— Вэтч!
Она перевела взгляд на отца — это прозвучал его голос. Младший брат ее привстал на стуле, чуть подавшись вперед, приоткрыв рот. Но чужак по-прежнему стоял и спокойно глядел на Вэтча, прижав шляпу к потертому плащу и храня на лице выражение надменное, усталое, слегка усмешливое.
— И нечего другую руку прятать, — сказал Вэтч, — Не держись за пистолет, не бойся.
— Нет, — сказал чужак. — Я ее не прячу.
— Так пей же виски, — сказал Вэтч, подвигая кувшин пренебрежительным толчком.
— Я бесконечно признателен, — сказал чужак. — Но желудок не принимает. В течение трех лет войны мне приходилось извиняться перед своим желудком; теперь же, с наступленьем мира, приходится извиняться за него. Но нельзя ли мне налить стакан для моего слуги? Даже за четыре года он так и не смог притерпеться к холоду.
— Сотье Видаль, — выдохнула девушка в мелово крошащуюся глину, из которой шли голоса, еще сдержанные, но навсегда непримиримые и уже обреченные: один — слепой обреченностью жертвы, а второй — палача.
— Или, может, легче будет узнать, когда в спину такая ударит?
— Хватит, Вэтч!
— Не шумите. Если он провоевал хотя бы год, то уже разок да бегал от наших. Или чаще, если приходилось ему иметь дело с армией Северной Виргинии.
— Сотье Видаль, — дохнула девушка, склонясь. Она увидела, как Видаль двинулся прямиком к ней, неся в левой руке граненый стакан, зажав шляпу под левым локтем.
— Не туда, — сказал Вэтч. Чужак приостановился и оглянулся на Вэтча. — Куда направились?
— Слуге моему несу, — сказал чужак. — В конюшню. Я полагаю, в эту дверь… — Лицо чужака повернуто в профиль — обтянутое, надменное, изнуренное, брови подняты в усмешливо-высокомерном вопросе.
Не вставая, Вэтч мотнул головой вбок и назад:
— Поворачивай оглобли.
Но чужак не двинулся с места. Только головой шевельнул, просто меняя направление взгляда.
— На отца смотрит, — дохнула девушка. — Ждет, чтоб отец сказал. Он Вэтча не боится. Я так и знала.
— Поворачивай оглобли, — сказал Вэтч. — Негр чертов.
— Значит, это лицо мое виною, а не форма, — сказал чужак. — А ведь вы четыре года воевали, как я понимаю, чтобы освободить нас.
Затем она услышала, как снова подал голос отец.
— В переднюю дверь выйдите и кругом дома обойдите, — сказал он.
— Сотье Видаль, — сказала девушка. За спиной у нее громыхала у плиты мать. — Сотье Видаль, — сказала девушка. Не вслух. Опять дохнула — глубоко, тихо, неспешно. — Оно как музыка. Как пенье.
III
Негр сидел на корточках в проходе конюшни; стойла ее, разбитые и покосившиеся, пустовали, если не считать двух лошадей Видаля. У ног негра лежал развязанный старый вещевой мешок. Негр был занят — чистил пару тонких бальных туфель при помощи тряпки и жестянки, на дне которой чернел узкий ободочек ваксы. Одну туфлю, уже вычищенную, он поставил сбоку, на обломок доски. Кожа передка растрескалась; на подошву коряво набита грубая подметка.
— Еще слава богу, что не кажем людям своей обувки, — сказал негр. — Слава богу, одна только белая шваль на горе тут живет. Мне бы даже перед янками зазорно было за ваши ноги в таких щиблетах. — Он потер туфлю, прищурился, подышал на нее, опять потер туфлю о шинельный бок.
— На-ка, — сказал Видаль, протягивая стакан. Жидкость в нем была бесцветна, как вода.
Негр застыл с туфлей и тряпкой в руках.
— Чего? — сказал он. Поглядел на стакан. — Это чего там такое?
— Пей, — сказал Видаль.
— Это ж вода. Для чего вы мне воду несете?
— Бери, — сказал Видаль. — Это не вода.
Негр взял стакан опасливо. Так, словно там был налит нитроглицерин. Поглядел, моргая, медленно поднес стакан к ноздрям. Поморгал.
— Где вы это достали?
Видаль не ответил. Подняв начищенную туфлю, он разглядывал ее. Негр понюхал содержимое стакана.
— Пахнет вроде по-людски, — сказал он. — Но провались я, если вид у него людской. Они вас отравить хочут.
Наклонив стакан, он осторожно отхлебнул и, помаргивая, отнял стакан от губ.
— Я не пил, — сказал Видаль. Он поставил туфлю на место.
— И нечего вам пить, — сказал негр. — Четыре года я лезу из кожи, стараюсь уберечь вас и доставить домой, как наказывала ваша матушка, а вы тут в сараях у всякой голи ночуете, как бродяжка, как негр-патрульщик…
Он поднял стакан к губам, опрокинул смаху, мотнув затылком. Опустил опорожненный стакан; не открывая глаз, сказал: «Уфф!», резко тряхнув головой, передернувшись.
— Пахнет как положено, и действует как положено. Но вид, ей же богу, нелюдской. Вам до этого пойла и дальше нечего прикасаться. Как опять вас станут угощать, ко мне их посылайте. Я уже столько вытерпел, что и еще могу немного потерпеть ради вашей матушки.
Он снова принялся тереть туфлю суконкой. Видаль нагнулся к вещевому мешку.
— Мне нужен мой револьвер, — сказал он.
Опять негр замер с туфлей и тряпкой в руках.
— А зачем он вам? — Негр покосился на грязный склон, на хибару наверху. — Разве эти здешние — янки? — спросил он шепотом.
— Нет, — сказал Видаль, шаря левой рукой в мешке. Негр словно не расслышал.
— Какие ж янки могут быть в Теннесси? — продолжал негр. — Вы же сами мне сказали, что мы теперь в Теннесси, где город Мемфис. Хотя откуда возле Мемфиса все эти горы-долы? Я знаю, что ничего такого не видал, когда в тот раз ездил в Мемфис с вашим отцом. Но раз вы так сказали, ладно. А теперь будете мне говорить, что мемфисцы — тоже янки?
— Где револьвер? — сказал Видаль.
— Я ж говорил вам, — сказал негр. — Разве можно так, как вы. Чтоб эта шваль видела, как вы идете к ним пеше и ведете Цезаря в поводу, потому что он, по-вашему, устал. Сами пеший, а мне велите ехать — это когда у меня ноги сто раз крепче ваших, сами знаете, даром что мне сорок, а вам двадцать восемь. Я вашей матушке скажу. Все скажу.
Видаль разогнулся, держа в руке тяжелый капсюльный револьвер. Пощелкал им, единственною своей рукой взведя курок, спустив опять. Негр глядел на него, скорчась по-обезьяньи в синей североармейской шинели.
— Положьте назад, — сказал он. — Война уже кончилась. Так и в Виргинии было нам объявлено. Револьвер вам теперь не нужен. Положьте назад, говорю вам.
— Я сейчас хочу помыться, — сказал Видаль. — Что, сорочка моя…
— Где тут мыться? В чем купаться? Они тут сроду ванны не видели.
— У колодца. Сорочка моя приготовлена? (
— Да что от нее осталось, то постирано… Положьте револьвер на место, масса Сотье. Я матушке про вас скажу. Все скажу. Эх, отца б вашего сюда.
— Сходи в кухню, — сказал Видаль. — Скажи им, я хочу помыться под колодезным навесом. Пусть задернут занавеску на окне.
Револьвер исчез под серым плащом. Видаль подошел к стойлу, где стоял гнедой. Цезарь сунулся мордой к хозяину, кося глазом ласково и дико. Видаль потрепал его левой рукой по холке. Конь тихо заржал, обдавая душистым и теплым дыханием.
IV
Негр вошел в кухню через заднюю дверь, со двора. Он снял уже с себя клеенчатый шалаш и надел взамен синюю фуражку, которая, подобно шинели, была ему непомерно велика и опиралась только на макушку головы, так что на ходу околыш покачивался, пошевеливался, как живой. Шинель и фуражка полностью скрывали негра; только меж козырьком и воротом виднелось личико, похожее на высушенный военный трофей даяков (разве что размером чуть побольше) и от холода словно бы бледно припорошенное древесным пеплом. Старшая женщина была у плиты, где разогревалась свинина, шипя и скворча; негр вошел — женщина не подняла глаз. Посреди кухни праздно стояла девушка. Под ее неспешным, неулыбчивым, загадочным взглядом негр прошел своей карикатурно-самоуверенной развальцей к плите, поставил торчмя чурбак и уселся на него.
— Если у вас тут все время такая погода, — сказал он, — то пускай себе янки берут эту землю, я не возражаю.
Он распахнул шинель, и оказалось, что ноги его огромно и бесформенно завернуты во что-то грязное и непонятное, вроде бы меховое, — и от этого смахивают на двух прилегших на полу грязных зверят с небольшую собаку ростом. Шагнув поближе, девушка спокойно подумала: Это мех. Взял и порезал шубу, чтоб ноги обмотать.
— Уж это так, — сказал негр. — Дай только мне домой добраться, а все остальное пускай себе янки берут.
— А где вы с ним живете? — спросила девушка.
