быть космонавтами в техническом смысле слова… Длительный карантин после возвращения с Луны был раем по сравнению с тем, что происходило теперь… Я предпочел бы снова лететь к Луне, чем исполнять роль знаменитости». Особенно вывела космонавта из равновесия «рекламная поездка по миру – 23 страны за 45 дней».
И трудно не согласиться с В. Песковым и Б. Стрельниковым – авторами чрезвычайно интересного и глубокого очерка «За кулисами славы», по которому я процитировал приведенные отрывки из высказываний Олдрина, – в том, что психическая травма, глубокая депрессия, вскоре постигшая «лунного человека № 2», была вызвана «не космическими явлениями, а вполне земными и хорошо известными перегрузками. Они оказались чрезмерными даже для очень сильного человека».
При всех различиях, существующих между положением «знаменитого человека» в США и у нас, между жизненными воззрениями и движущими стимулами советских и американских космонавтов, при всех этих (и многих других) различиях полностью отмахнуться от горького опыта биографии Эдвина Олдрина – ограничиться тем, что сказать: к нашим условиям это неприменимо, – было бы чересчур просто.
Человек должен делать свое дело в жизни.
Нельзя превращать его – живого, думающего, чувствующего – в музейный экспонат. Только в экспонат.
Кстати, если все-таки проделать эту бесчеловечно жестокую операцию, то по прошествии скольких-то (не берусь назвать, скольких именно) лет воздействие такой превращенной в музейный экспонат личности на других людей пошло бы и в этом противоестественном качестве неизбежно на убыль.
Вряд ли доброжелатели Гагарина хотели такой участи для него.
Нет, при всей трагичности того, что случилось 27 марта 1968 года, вывод «не надо было давать ему летать» из происшедшего не вытекает. Отлучать летчика Гагарина от авиации было ни с какой стороны невозможно.
А вот еще один вопрос, который мне не раз приходилось слышать: «Ну а как все-таки сам Гагарин, повлияла на него выпавшая на его долю мировая слава? Изменился он как-то за эти семь лет – от дня полета в космос до дня гибели – или нет?»
Ответ на этот вопрос, наверное, правильнее начинать с конца: изменился или нет.
Вообще говоря, конечно, изменился. Странно было бы, если бы не изменился. Уместно спросить любого человека: «А вы сами за последние семь лет своей жизни изменились или нет?» Ведь независимо от того, пришла ли к вам за эти годы слава (и если пришла, то какого, так сказать, масштаба), независимо от этого обязательно пришла какая-то новая работа (пусть по прежней специальности), новая ответственность, новые мысли, новые контакты с людьми, новые удовлетворения, новые неудовлетворенности… Особенно если эти семь лет охватывают такой динамичный возрастной интервал человеческой жизни, как лежащий между двадцатью семью и тридцатью четырьмя годами.
Я наблюдаю своих молодых коллег – летчиков-испытателей, вспоминаю, какими они были, когда учились в школе летчиков-испытателей, и вижу: конечно же, они изменились. Во многом изменились! К ним пришла уверенность – сначала профессиональная, а затем и житейская. Пришел опыт. Пришли навыки преодоления множества проблем, которые исправно подбрасывала им – в воздухе и на земле – жизнь. Пришло более глубокое понимание людей – и в добром содружестве, и в ситуациях конфликтных. Словом, пришла профессиональная и человеческая зрелость, которая, конечно же, отложила свой отпечаток на облике каждого из них.
А слава? Участвовала она в формировании их личностей? В какой-то мере – да, участвовала, так как большинство моих молодых коллег удостоились за проведенные испытания и всякого рода наград, и почетных званий, а главное, едва ли не самого ценного в нашем деле вида славы – прочной профессиональной репутации хорошего, надежного, пригодного на любое задание летчика-испытателя. Но, конечно, ничего похожего на славу первого космонавта Земли им и не снилось. А вот, смотрите-ка, изменились! Повзрослели.
Так почему же изменения в личности Гагарина мы должны рассматривать только с позиций его противоборства со славой?
Неудивительно поэтому, что на вторую часть заданного мне вопроса – изменился ли за последние семь лет своей жизни Гагарин? – я ответил положительно: да, изменился. Стал увереннее, приобрел навыки руководящей деятельности, научился довольно тонко разбираться в управляющих людьми стимулах и вообще в человеческой психологии (о чем можно судить по некоторым его точным и проницательным на сей счет замечаниям). Словом, быстро рос.
Во многих отношениях этому росту способствовали и свойства, которые были явно присущи его характеру до полета в космос. Он был умен от природы, иначе, конечно, никакой опыт не научил бы его хорошо разбираться в душах людей. Обладал врожденным чувством такта, чувством собственного достоинства и в не меньшей степени чувством юмора. Все, что вызывает улыбку – как в высказываниях людей, так и в возникающих ситуациях, – ощущал отлично.
Как-то раз на космодроме, незадолго до полета первого «Востока», Сергей Павлович Королев, не помню уж, по какому поводу, вдруг принялся – подозреваю, что не впервые, – подробно и развернуто разъяснять Гагарину, насколько предусмотрены меры безопасности для любых случаев, какие только можно себе представить в космическом полете. Гагарин в течение всего этого достаточно продолжительного монолога так активно поддакивал и так старательно добавлял аргументы, подтверждающие правоту оратора, что тот, оценив комическую сторону ситуации, вдруг на полуслове прервал свою лекцию и совсем другим, разговорным тоном сказал:
– Я хотел его подбодрить, а выходит – он меня подбадривает.
На что Гагарин широко улыбнулся и философски заметил:
– Наверное, мы оба подбадриваем друг друга.
Все кругом посмеялись, и, я думаю, этот смех был не менее полезен для дела, чем разбор еще доброго десятка возможных аварийных положений и предусмотренных для каждого из них средств обеспечения безопасности космонавта.
А известный авиационный врач и психолог Федор Дмитриевич Горбов, много сделавший для подготовки первых наших космонавтов, в таком ответственном документе, как предстартовая медицинская характеристика, счел нужным специально отметить: «Старший лейтенант Гагарин сохраняет присущее ему чувство юмора. Охотно шутит, а также воспринимает шутки окружающих…»
Я так подчеркиваю гагаринское чувство юмора не только из симпатии к этому человеческому свойству, без которого многие жизненные горести переносились бы нами гораздо более тяжко, а многие жизненные радости вообще прошли бы мимо нас. Все это, конечно, так, но, кроме того, по-настоящему развитое чувство юмора обязательно заставляет человека обращать означенное чувство не только на то, что его окружает, но и на самого себя. А от самоиронии прямая дорога к самокритичности, к умению трезво посмотреть на себя со стороны.
Вот это-то, по моему глубокому убеждению, Гагарин и умел делать в полной мере. Я уверен в этом, хотя он ни разу не делился ни со иной, ни с кем-нибудь другим в моем
