снова круги в воздухе, –
у нее тут рубцовая ткань. Это абсолютно нормально. Мы попробуем установить новую электродную матрицу и приемник, но, если повреждения серьезные, у нас может не получиться. А этого мы не узнаем, пока не окажемся внутри. Я не дам.
А что, если вы не сможете их заменить?
Тогда мы рассмотрим возможность установки с другой стороны.
МАМ, НИ ЗА ЧТО! – закричала Чарли.
Чарли, не психуй.
Ей хотелось не только кричать – кипящая ярость, как в Комнате тишины, затопила ее целиком, когда она увидела, как они обсуждают ее в третьем лице.
Ей понадобится пара дней на восстановление. От трех до шести недель до реактивации. Мы могли бы запланировать операцию на весенние каникулы.
Эта штука у нее в голове оказалась говном, и виноваты в этом были они. Они знали, но никто ничего не сказал. Все головные боли, все трудности в школе – это были не ее неудачи, а тех, кто был слишком труслив, чтобы признать это.
Врач плавно переключился в режим маркетолога, и они выслушали короткую презентацию об успехах, которые были достигнуты с тех пор, как ей поставили имплант, то есть за последние десять с лишним лет: больше каналов в матрице, подключение через блютус и перезаряжаемые батареи для внешнего процессора. Учитывая меньшие размеры деталей и повысившуюся точность хирургических методов, был даже шанс, что новый имплант не лишит ее остаточного слуха. Врач вручил ее матери брошюру с новейшими моделями “Эдж Байоникс”, а потом еще одну от компании-конкурента, когда мать усомнилась в надежности первой.
Когда они вышли к стойке регистрации, мать попросила контакты хирурга для консультации, а Чарли попрощалась с переводчиком, который, казалось, уже забыл, что упоминал о своем сыне. Изменил ли этот прием его мнение о том, что будет лучше для его дочери? Чарли с матерью вышли из больницы и направились прямиком в “Старбакс”.
Не могу поверить, что никто нам ничего не сказал. Я должна подать в суд на эту чертову компанию. Большой ванильный латте на обезжиренном молоке, пожалуйста. Чарли, ты что будешь?
Горячий шоколад.
Взбитые сливки? – спросил бариста, указывая на фотографию.
Чарли кивнула. Ее мать, казалось, испытала облегчение от того, как легко они сделали заказ.
Я на это не пойду, – сказала Чарли, как только они сели за столик.
Чарли, не начинай.
Я не хочу еще одну операцию.
Ты же не можешь оставить у себя в голове кусок ржавеющего металла.
Это было справедливо, но она не собиралась доставлять матери удовольствие, соглашаясь с ней. Она сделала большой глоток из своего стакана.
Тогда я не буду ставить новый имплант, – сказала она. – Тем более с другой стороны.
Кажется, ты не понимаешь, что значит быть несовершеннолетней.
Тебе повезло, что я вообще что‐то понимаю! – сказала Чарли слишком громко.
Она резко поставила стакан на стол и почувствовала, как его содержимое начало плескаться. Другие посетители покосились на них; мать порозовела, Чарли откинулась на спинку стула и перевела дыхание.
Извини, – сказала она. – Но это моя голова, а не нефтяное месторождение. В ней нельзя просто сверлить дырки, пока вы не найдете то, что ищете.
Ужас на лице ее матери был едва заметен благодаря многолетней практике подавления эмоций, но она не упрекнула Чарли за мелодраматизм, а это значило, что она тоже потрясена.
Мы поговорим об этом позже, – сказала она. – С твоим отцом.
Они молча допили кофе и шоколад, обе начали нервно покусывать клапаны в крышках для стаканов и с тревогой посмотрели друг на друга, когда заметили свою общую привычку. С каждым шагом обратно к парковке голову Чарли пронизывали неразборчивые звуки.
Немануальные компоненты и мимическая грамматика
Утром в день спектакля, когда Чарли проснулась, у нее опять двоилось в глазах. Кэйла уже ушла в душ, и, не зная, что еще сделать, Чарли позвонила папе по фейстайму.
Очень больно, – сказала она и по выражению его лица поняла, что он подумывает позвонить ее матери.
Он велел ей выпить воды и прилечь и перезвонил, должно быть, через несколько минут, хотя Чарли показалось, что прошло гораздо больше времени.
Мне сказали, чтобы ты пока отдыхала, а в спектакле можешь поучаствовать, если придешь на занятия к обеду. Твоя мама звонит врачу.
Я не хочу еще один имплант, – сказала она. – Можно, они просто вытащат сломанный и оставят меня в покое?
Отец потер висок, как будто она передала ему свою головную боль. Его познания в жестовом языке были почти исчерпаны.
Летом нам повезло. Этот с-у-д, потом школа для глухих, – сказал он через некоторое время. – Я не уверен, что мы выиграем бой за К-И.
Я просто избавлюсь от него, когда мне исполнится восемнадцать, – сказала она. – Это пустая трата денег.
Может, новый будет лучше.
И ты туда же.
Постарайся поспать. Я перезвоню тебе в полдвенадцатого.
Чарли, пошатываясь, добрела до ванной, намочила тряпку, вернулась в постель и положила ее себе на лоб. Ей не хватало отцовского замороженного шпината.
Позже она проснулась от вспышки его звонка.
Как ты?
Чарли села. В глазах все еще туманилось, но не двоилось, и она чувствовала себя немного лучше.
О-к, – сказала она.
На занятия пойти сможешь?
Она кивнула. Они разъединились, и она опять пошла в ванную, чтобы намочить волосы в раковине и собрать их в хвост. Потом она оделась во все черное, как полагалось работнику сцены, и отважилась выйти во двор, сильно щурясь от солнца.
Ей удалось пережить вторую половину дня без потерь; учителя, видимо, замечали, что она неважно себя чувствует, и практически ее не беспокоили. На последнем прогоне они отрепетировали световые сигналы и выход на поклоны, разделались с дюжиной пицц, и слишком скоро пришло время надевать костюмы и расходиться по местам. Фикман несколько раз нажала на выключатель света, отчего, как показалось Чарли, комната закружилась, как волчок, который, шатаясь, делает последний оборот.
В раздевалке девочки, играющие Потерянных мальчишек, размазывали по лицам друг друга коричневые тени для глаз, изображающие грязь, а за другим концом стола Габриэлла надевала лифчик с пуш-апом, чтобы показать как можно больше в декольте ночной рубашки. И не мечтай, подумала Чарли и пошла за кулисы искать Остина.
Она нашла его возле лампы
