...Бутов сидит за длинным столом генеральского кабинета, неторопливо докладывает. Генерал Клементьев, крепкого сложения мужчина лет шестидесяти, с лобастой головой и большими умными глазами, попыхивая трубкой, шагает из угла в угол, заложив руки за спину.
Полковник озабочен. Генерал улавливает настроение Бутова, но пока своего мнения не высказывает.
— А как быть с Рубиным? — вопрос Бутовым поставлен в лоб.
Генерал, перестав расхаживать по кабинету, искоса взглянул на полковника.
— Разве вам не ясно, Виктор Павлович, что в данной ситуации без него нам не обойтись. Так что же вас смущает? — прищурился Клементьев.
— Все то же. Правду выдавал микродозами. А мы собираемся оказать ему доверие. Есть ли основания для этого?
— Вы что же, до сих пор не убеждены в раскаянии Рубина?
— Теперь вроде бы оснований для сомнений нет, и все же прошлое его поведение...
Генерал недовольно поморщился.
— Мы с вами, Виктор Павлович, должны уметь понять человека, совершившего преступление, даже тогда, когда раскаяние к нему пришло не так скоро, как бы нам хотелось. Одни раскаиваются мгновенно, а другие после долгих нелегких раздумий, как это и произошло с Рубиным. Важно, что он пришел к нам и во всем признался.
Генерал откинулся на спинку стула и, вытянув длинные ноги, неторопливо продолжал:
— Раскаяние... Это очень сложно. Нам нужно безошибочно разобраться, где правда, а где ловко закамуфлированная ложь, по велению пробудившейся совести пришел к нам человек или хитрит, игру затевает... Без этого разумная осторожность может превратиться в болезненную подозрительность. Наш долг помогать людям найти верный путь.
Генерал разжег трубку и снова зашагал по кабинету.
— А как здоровье профессора Рубина после всего случившегося?
— Очень переживает, нервничает. Тяжело перенес известие о гибели Елены Бухарцевой, хоть столько лет прошло. Первая любовь... В свое время он отвернулся от нее. Елена, связная подпольного центра, погибла в тылу врага при загадочных обстоятельствах.
ГОСТЬ ПРИБЫЛ
Утром в квартире Рубина раздался телефонный звонок.
— Слушаю.
— Захар Романович?
— Да, я. Что угодно?
— Вам привет от Нандора.
Рубин в замешательстве промолчал.
— Вы не слышите меня?
— Слышу. Как он себя чувствует?
— Хорошо. Я бы хотел встретиться с вами. Это возможно?
— Думаю, что да. Вы откуда звоните?
— Из центра. Из автомата.
— Я к вашим услугам. Может быть, вы приедете ко мне? Живу я один. Сейчас болен, и, признаться, гулять в таком состоянии мне не очень хочется.
— Ваш вариант меня не устраивает, — сухо отрезал незнакомец. — Надеюсь, вы в состоянии ходить?
— Да.
— Вот и отлично. Мы должны увидеться сегодня же, скажем, часов в двенадцать. Сможете?
— Пожалуй. Где?
— В Третьяковской галерее
— Где конкретно?
— Возле картины Сурикова «Боярыня Морозова». Вы, надеюсь, знаете, где она висит.
— Да, конечно, — ответил Рубин. — Как я вас узнаю?
— Это не трудно. Светло-серый костюм, белая рубашка, темно-синий галстук. В правой руке буду держать газету.
— Простите, как вас величать?
— Мигуэль Кастильо. Значит, договорились? До скорой встречи.
Звонок незнакомца, хотя и не неожиданный, растревожил. Стенокардия — в последнее время она довольно часто напоминала о себе — сейчас же отозвалась резкой болью в сердце. Рубин принял антиспазматическое лекарство и присел в кресло.
Боль в сердце постепенно утихла, а душевная боль не унималась. Жизнь прожита никчемно и, кажется, подходит к концу. А что хорошего сделал он в этой жизни? Какой оставит след? Кое-чего достиг, получил признание, стал доктором наук, профессором. А вот человек не состоялся. Больно защемило сердце. Из дальних уголков памяти выплыли Леночка Бухарцева, первая любовь, которую он предал, и другое, еще более страшное предательство — измена Родине. Родина простила, даже оказала доверие. И Рубин встрепенулся — Бутов... И засуетился: что же я не звоню?
Дрожащей рукой Захар Романович набрал номер телефона полковника и сообщил ему о звонке незнакомца, назначившего свидание в Третьяковской галерее.
— Что мне делать?
— Прежде всего успокоиться. Мне не нравится ваш голос — не волнуйтесь! На свидание идите. Узнайте, что именно он хочет от вас. Скорее всего, речь пойдет о каких-то данных по наиболее важным и закрытым работам института. Скажите, что должны собраться с мыслями, да и место для разговора на такую тему не подходящее. Как мы условились, скажите, что с рацией у вас не ладится, видимо, неисправна. Под этим предлогом вновь пригласите его к себе домой. Если будет настаивать на другом месте встречи — не отказывайтесь. Постарайтесь узнать, как долго он пробудет в Москве, когда и по каким делам намерен вновь прибыть в нашу страну. Как штаб-квартира будет в дальнейшем осуществлять связь с вами? Вам все понятно, Захар Романович?
— Понятно.
— В таком случае, действуйте. Главное, возьмите себя в руки, не волнуйтесь. После свидания с гостем позвоните. Буду ждать.
ВСТРЕЧА
Напутствия Бутова не помогли: Рубин с большим волнением переступил порог Третьяковки.
Рубин любил живопись, неплохо разбирался в ней, не раз бывал в Третьяковке, подолгу простаивал у творений великого Сурикова, но теперь ему не до шедевров. Лихорадочно оглядывал экскурсантов — не этот ли Мигуэль Кастильо? И тут же спохватился — он же предупредил: светло-серый костюм, белая рубашка, в правой руке газета...
В зал вошла новая группа. Экскурсовод начала хорошо отрепетированный рассказ о церковных реформах патриарха Никона, о подвижнической жизни боярыни Морозовой. Рубин оглянулся и увидел Бутова. В толпе экскурсантов полковник шагал от картины к картине, с интересом слушал экскурсовода и даже задал какой-то вопрос. Появление Бутова обрадовало Рубина. А когда Виктор Павлович, поравнявшись с ним и не глядя на него, буркнул: «Главное, не волноваться», профессор и вовсе воспрял духом.
Между тем зал почти опустел, и Рубин остался один на один со знаменитой раскольницей. Где же вы, гость нежеланный? И, словно откликаясь на зов, рядом оказался человек в светло-сером костюме, с газетой в правой руке. Сердце екнуло. Рубину захотелось вдруг послать все к черту и уйти. «Теперь я уже не способен на притворство. Оно требует полного самоотречения и крепких нервов. Извините, Виктор Павлович, не могу, сил нет...» Но он переборол это желание и обратился к человеку с газетой в руке.
