поцеловать, как тут же она оказалась лежащей под знакомыми руинами. Она раздосадовано вскочила на ночи и крикнула в пустоту: – Ненавижу это место! Эй, слышите? Ненавижу! Эти слова звенели в собственных ушах, заглушая шум взрывов. Внезапно в эту какофонию влился чей-то злорадный смех, словно насмехаясь над самоубийцей и её тщетными надеждами. Сощуренные тёмные глаза неотрывно глядели на отдаляющуюся Тину, которая успела запасть в душу. Тоска, боль, разочарование и привычная готовность смириться со своей участью. Он снова не получил шанса покинуть это место, не то что Тина. Если она заметно удивилась вести, что ей предстоит отправиться в чистилище, то он лишь пожал плечами. При нем десяток душ висельников получили пропуск на выход из Ада, и ему было к чему привыкнуть. Да и что поделаешь? Не станешь же закатывать истерики или силой удерживать счастливчиков? Пока о нем будет кому горевать – отсюда ему не выбраться. Таковы законы в преисподней. Несколько минут назад между Тиной и ним происходила сцена мучительных уговоров и прощания. Девушка чуть ли не вцепилась в него мёртвой хваткой. – Нет, ты должна забыть обо мне! Не стоит оставаться ради такого, как я. И я не один! Со мной мои братья, которым тоже пока не дано покинуть это злосчастное место. На кого же я их покину? – Я хочу остаться с тобой! Почему ты не попытаешься последовать за мной? Ему захотелось достать сигарету, чтобы собраться, только Тина слишком сильно прижалась к нему. Тонкие руки сплелись за его спиной, давая понять о серьёзности бессмысленных намерений. – Слушай, рано или поздно мы с тобой вновь встретимся. Просто моё время ещё не пришло. Я бы хотел пойти с тобой, но туда меня все равно не пустят. Мы не на Земле, и никому не интересны наши желания. Ад на то и Ад, чтобы не получать тог, чего хочется. Его грязная рубашка потемнела от огромного пятна на груди. От него ему стало немного прохладнее в этом жарком и почти пустынном Аду. Так и тянуло сказать: «Плачь почаще на моей груди, это освежает!». Однако он предпочёл водить ладонью по спутанным волосам Тины. Если она не парирует, то ему нечего добавить. Все сказано и ничего больше не имеет значение. И вот она, наспех вытерев слезы, пошла в сторону, где стоял посланец. Он ничем не отличался от людей: обычное мужское лицо и тело, разве что рост – три метра. Тина на его фоне казалась безумной мелкой и беззащитной. Одет он был в длинную до пят шелковую тунику цвета, который напоминал о густых лиственных деревьях после проливного дождя. А на голове задорно блестела лысина. Чего нельзя отнять у него – так это терпение. Стоять и безмолвно наблюдать за промедлением заартачившейся девушки. Ни одна черта на лице не выдала желание поторопить или выругать. Тина обернулась, прежде чем пойти за великаном. Сигарета – все тот же непременный атрибут, как сардоническая улыбка и прищур. Правой рукой он убирал спутанные локоны с лица. Затем он помахал девушке, кивнув. У Тины защемило сердце. Ей хотелось броситься к нему, но он отвернулся и пошёл в противоположную сторону. Лёгкие словно сдавило тисками; Тина что-то крикнула ему, но вместо крика стояла звереющая тишина. Снова отчаянная попытка заставить его услышать, и такая же тщетная. Девушка не в силах видеть удаляющийся силуэт, бросилась за ним. И тут же огромная ладонь легла ей на плечо, затем все вспыхнуло. – Боже мой! Она очнулась! – услышала Тина, когда она раскрыла весом с тонну веки. В поле зрения появилась резко постаревшая мать, которую она не видела вот уже сколько… От попытки сосчитать месяцы у неё закололо в висках. Женщина слегка склонилась, показывая множество глубоких морщин, синяки вокруг глаз с покрасневшими белками, наполовину седую шевелюру, собранную в низкий хвост. Дурацкая кофта с длинными руками и украшенная впереди цветами, вышитыми золотой нитью, болталась на ней. А ведь когда-то она предательски подчёркивала каждый изъян фигуры из-за нескольких лишних килограммов. – Тина, наконец-то ты пришла в себя! – выдавила мать из себя дрожащим голосом. Её трясущиеся руки аккуратно коснулись лба дочери. – Я боялась, что ты не выкарабкаешься! Месяц в коме… Девушка недоуменно уставилась на мать, не двигая головой, потому что на шее находился гипс. Какая кома? Разве она не ходила по улицам Ада в компании красивого незнакомца? Почему она здесь, если ей надо быть в другом обещанном месте? Где реальность, а где бредни, если не сон? Жива ли она или все же мертва? Тина открыла рот, откуда торчала трубка. Нет, разговаривать она не в состоянии. Прямо как в Аду. Её окатило горячей волной, вызвавшей учащённое сердцебиение. Она начинала осознавать, что её тело приковано в кровати, предположительно больничной. Шею держит гипс, во рту – трубка. Ощущение тяжести во всем теле тупой боли – выше груди, причём пошевелить хотя бы пальцем – означало бы пробежать десять километров за один подход. И она так лежит месяц… Такая молодая и некогда энергичная теперь бревно в человеческом теле. Нет, Ад не там, он здесь! Она ничего не может, даже пошевелиться. Там она могла хотя ходить, сидеть, учиться заново жить и общаться с Незнакомцем. Слезы брызнули из глаз, чего мать не могла не заметить. – Тина, не плачь! Все хорошо! Ты жива, и это главное! Как же Тине тогда хотелось отвернуться, смахнуть слезы или, на худой конец, соврать, что она плачет от радости. И как же мать, сама того не осознавая, делает ещё хуже. Девушка жалела, что не умерла. Вскоре пришли сестра с доктором и отослали мать прочь из палаты. Они сменили капельницу, сделали несколько уколов, приглушили свет. Тина почувствовала, как её клонит в сон. Потолок стал покачиваться, а веки наливаться чугуном. Перед тем как закрыть глаза, Тина увидела над своим лицом сощуренные глаза и хитрую улыбку спутника из Ада. Между губами торчала незажженная сигарета. Девушка будто очнулась; она хотела вытянуть трубку изо рта, но руки не поднимались выше пяти сантиметров над кроватью. Спутник, заметив столь непосильное рвение Тины, ободряюще прошептал: – Тише, ты же помнишь, я не люблю болтунов. Сладких снов. И он пальцами закрыл ей веки.
