Ну а дальше — обычная в таких ситуациях, почти уже ритуальная процедура. Подъехали машины. МиГ и меня окружили инженеры, испытатели — «зубры», повидавшие на своем веку немало разных чудес. Смотрят на меня с улыбкой, кивают одобрительно — мол, молодец: хоть и генерал, а сработал красиво. По плечу, правда, не хлопают — придерживаются субординации. А мне так отрадно было видеть лица этих людей в простых летных куртках, людей, перед опасной, поистине героической профессией которых я всегда преклонялся.
Немного слов было сказано тогда и по поводу моей посадки. Они тоже, видимо, не требовались. А вот оценку случившемуся в тот день я все-таки услышал. На аэродром приехал генеральный конструктор Артем Иванович Микоян. Бегло осмотрев МиГ, он пожал мне руку и сказал:
— Большое спасибо. Я все знаю. Это хорошее испытание для самолета.
«Оказывается, вот почему земля так подолгу не отвечала на мои запросы, — догадался я, — вот почему в радиообмене были большие паузы: руководитель полетами в это время консультировался по телефону с генеральным конструктором…»
Таким несколько неожиданным получился мой первый самостоятельный на МиГ-15. Помог ли я, как летчик облета, становлению этой боевой машины — судить не берусь. В летописях МиГа, должно быть, сохранились записи полетов, в том числе и моих, рождавших опыт лучшего в свое время истребителя. Если сохранились, то дотошный исследователь найдет в них между строк и историю того, как я пробивал для МиГа тормозные щитки. Артем Иванович, помню, не сразу согласился, но зато потом машина ох как выиграла в боевом маневре.
Или вот такая деталь. Летчики пятидесятых годов знают, что на МиГ-15 в кабине — точно по центру приборной доски — была нанесена белая черта. Она, словно шпаргалка, подсказывала пилоту, куда нужно отдавать ручку управления машиной при выводе ее из штопора Были ведь катастрофы: самолет штопорил и разбивался лишь потому, что летчик не точно по центру отдавал ручку управления «от себя». Вот я и предложил провести белую черту на приборной доске: в падающей машине, когда время идет на секунды, она неплохо помогала, особенно курсантам, молодым и неопытным летчикам.
А посадка на одно колесо, думаю, заинтересовала генерального конструктора не столько из-за техники ее выполнения — скорей в поисках конструктивно-производственных возможностей для наших новых истребителей.
Борьба за скорость не прекращалась ни на день, она требовала наращивания мощностей, совершенствования конструкции боевых машин. Так, двигатель с форсажной камерой позволил подойти к скорости звука, и вскоре серийный МиГ-17 начал штурм звукового барьера.
Но если успехи в области реактивных двигателей и аэродинамики истребителей подводили нас к переходу на сверхзвуковые скорости, то радиолокационные устройства и ракетные снаряды «воздух — воздух», «воздух — земля» сулили не меньшие изменения в тактике боевых действий.
Только было завершились испытания и вошел в серию самолет МиГ-19, на котором летчик В. П. Васин достиг скорости совершенно удивительной — 1800 километров в час, — в конструкторском бюро А. И. Микояна уже началась работа над машиной с треугольным крылом и наиболее эффективным, как тогда представлялось, оружием — реактивными самонаводящимися снарядами. Всепогодные перехватчики с бортовыми радиолокационными станциями, обеспечивающими поиск цели в режиме обзора и ведение огня при невидимости цели, значительно расширяли область боевых действий авиации, и наши усилия стали сосредоточиваться на подготовке летчиков к уничтожению самолетов противника на дальних подступах к прикрываемым объектам вне видимости земли.
Да и других проблем по укреплению ПВО страны было немало. Средства-то нападения непрерывно совершенствовались. Так что не случайно на полноправных началах с авиацией на оборону рубежей нашей Родины стали зенитные ракетные войска. Ракеты с высокой эффективностью могли уничтожать любые воздушные цели — и пилотируемые самолеты, и беспилотные аэродинамические средства — на ближних подступах к прикрываемым объектам и непосредственно над ними. Как же было делить небо с ракетчиками нам, истребителям? Как, скажем, работать с такими «зенитками» в одной зоне?..
Пилоты косо посматривали на холодные цилнндри-! ческие аппараты, добродушно ворчали: «Ракета — дура. Она не разбирает, где чужой, а где свой. Долбанет — и будь здоров!..» Что ж, приходилось до мелочей разрабатывать и такие вот вопросы. Ведь как опера не может состоять из одних арий, так и в жизни гораздо больше «речитатива» — простых и негромких, но от этого не менее важных дел. А отработка взаимодействия истребителей-перехватчиков с зенитными ракетными войсками требовала высокого профессионального мастерства и от тех, и от других.
Написал вот: «Всепогодные перехватчики… значительно расширяли… вне видимости земли…» и подумал, а много ли скажут несведущему в летных делах читателю все эти слова? Ну, понятно, «вне видимости» — значит, в облаках. А кому не знакома их причудливая игра! Словно грозные утесы, по которым шли титаны на бой с небом, громоздятся они над полями да весями. Такое является в детских снах, такое в иллюстрациях Доре к Данте — пещеры, подъемы, невосходимые тропы по почти отвесным уступам…
Или так. Вдруг нагрянут не белоснежные облака, а тучи — и уже не ползут по небу, а стремглав летят, оставляя по ветру свои клочки и обрывки. И уж совсем «марсианское» зрелище — ночное небо над освещенной лунным светом сплошной облачностью. Описать это зрелище просто невозможно. Его надо видеть.
Но как видеть? Словно камень, пущенный из гигантской пращи, самолет-перехватчик мчится вперед, тая в себе вызов природе, как любая машина, которую подымаешь с земли. Ты сидишь в кабине — холодной металлической коробке — и совсем далек от восхитительного комфорта. Стрелки — а их десятки, порой по три на одном приборе — прыгают перед глазами. Одно неверное движение, ошибка — и ее, возможно, уже не удастся исправить. Поэтому в полете у летчика нет времени для праздных мечтаний. Все восторги — потом, после того, как выполнишь задание. Да и то… В многочисленных приборах, тумблерах, рычагах, кнопках, во всем том, что придает кабине вид сложной лаборатории, надо уметь разобраться, всем этим надо уметь управлять. Сумеешь — тогда, как говорил один мой инструктор, тебе удастся привезти назад свою башку невредимой. Может, не случайно так высоко и оценивали в свое время полеты вне видимости земли — летчиков, например, награждали даже боевыми орденами.
Говорю я обо всем этом, чтобы подчеркнуть, насколько большое значение придавалось полетам в сложных погодных условиях. Опыта таких полетов на истребителях не было. Летали по приборам только на Ли-2 — транспортники. Но сравнивать стремительный полет истребителей-перехватчиков с неторопливым полетом транспортника, конечно, не приходится. Так что, можно сказать, начинали мы с пустого места, с нуля.
Пришлось создать группу по подготовке инструкторов слепого полета. Тренироваться начали в обычных условиях, но под шторкой, устанавливаемой на фонарь кабины самолета. Это вроде мешка на голову: накинули, перед глазами установили компас, другие приборы для ведения пространственной ориентировки, в руки — рычаг газа, ручку управления — лети!
Генералы Фокин, Карих, Покрышкин, полковники Бригидин, Ярославский, почти все летчики-инспекторы боевой подготовки первыми научились летать по приборам вне видимости земли. К этому времени была введена классная квалификация для всех военных летчиков. Тому пилоту, который овладел пилотированием боевой машины в облаках днем и ночью при установленном погодном минимуме, присваивался первый класс. То есть такой летчик по уровню своей подготовки мог выполнить любое задание практически в любых погодных условиях.
…И вот первые экзамены на первый класс. Ночь. Все на аэродроме вроде бы обычно: те же самолеты в ряду, те же топливозаправщики, «пускачи»… Традиционная «колбаса» — ветроуказатель — сентиментально поскрипывает на столбе. Синоптики рядом с ней запускают шар-пилот, и он быстро определяет высоту нижней кромки облаков — 250 метров Облака ровные, сплошные — никаких разрывов. Председатель комиссии генерал И. Д. Подгорный сначала принимает экзамен по теории «слепого» полета. Это скорей для порядка. Ну кто, собравшись лететь в бездну ночного неба, теоретически, на словах не объяснит, как он это будет делать…
Первый экзамен и первый полет — за мной. Какое настроение? Да как у спринтера перед стартовым рывком! Только я заранее уверен — приду первым. Порукой тому — надежность нашей боевой техники, моя вера в приборы, которые не должны, не имеют права подвести И… оптимизм.
Помню, генералы Подгорный, Грачев, другие члены комиссии, провожая меня в тот полет, что-то, дружески напутствуя, говорили, подбадривали…
