мир перевернулся, мокрый асфальт, горячая кровь, снова боль, боль, заливающая все тело, вонь горелой резины, топот чьих-то ног.
А потом пустота.
11
Прокурор Цезарий Бобжицкий не любил уходить в отпуск. Он изредка брал его, но лишь потому, что надо. Обычно он оставался дома. Устраивал генеральную уборку, что-нибудь чинил, читал книги. Пару раз ездил куда-то по совету знакомых – на море, в горы, – но поездки его утомляли. Новые места, к которым нужно было привыкнуть, освоиться. Непривычная еда, автобусы с незнакомыми маршрутами. Но хуже всего было ощущение бесцельности, дрейфа; он понятия не имел, чем заняться. Ходил на прогулки, которые никуда не вели, беседовал с людьми, которым нечего было сказать, посещал достопримечательности, в которых не было ничего примечательного, по крайней мере не для него. Вот почему на работе удивились, когда прокурор попросил две недели отпуска. А когда он сказал, куда едет, все поначалу решили, что он шутит. Разумеется, Цезарий Бобжицкий не собирался отдыхать. Но об этом он умолчал.
Прокурор выпил кофе, столь же дорогой, сколь невкусный, после чего оторвал взгляд от газеты и еще раз проверил табло вылетов. Он делал это каждые пять минут. Специально выбрал место с хорошим обзором, чтобы не приходилось оборачиваться. Опять ничего. Цезарий Бобжицкий вернулся к чтению статьи, но прежде чем он успел дочитать предложение до конца, из громкоговорителей раздался женский голос:
– Пассажиров, следующих в Сидней рейсом авиакомпании British Airways BA15, просим подойти к выходу D38. Повторяю: пассажиров, следующих в Сидней…
Прокурору Бобжицкому не нужно было повторять дважды. Не дослушав сообщение, он допил кофе, свернул газету трубочкой и направился к выходу.
Кап. Кап. Кап.
“Опять я не закрыла кран”, – подумала Юлита, не открывая глаз. Она ужасно устала, хочется спать, спать, спать, но заснуть не получается, ритмичные звуки раздражают, бесят, будят. Так будет капать всю ночь. Придется встать. Юлита знает, что нужно встать и закрутить кран, но не может пошевельнуться, тело тяжелое и болит, а мысли медленные, стекают, словно густеющая смола, во сне, в растянувшемся безвременье. “Который час, – пытается угадать Юлита, – должно быть, уже поздно, свет пробивается через закрытые веки, почему не зазвонил будильник? Я опоздаю, не знаю куда, но опоздаю, вставай, давай уже, вставай”.
Наконец Юлита пытается открыть глаза. Получается открыть один.
Кап. Кап. Кап. Прозрачная жидкость капает из капельницы и стекает по длинной извилистой трубке в катетер, вставленный в ободранную руку. Юлита хочет к нему прикоснуться, но не может, потому что второе плечо неподвижно, оно в гипсе, при малейшем движении отдает болью.
Теперь она вспоминает. Мчащийся автомобиль, слепящий свет фар. Мужик, тот мужик из третьего номера, поднимает ее с земли. Блеск маячков, врач со “скорой”, он что-то говорит, но его слова растягиваются, точно резина. Больница, думает Юлита, я в больнице. Только теперь до нее доносятся и другие звуки: шум аппаратов, кашель, шепот разговоров. Кто говорит? Юлита хочет повернуть голову, но шею держит жесткий воротник, воротник давит, почти что душит, словно на ней слишком тесный ошейник.
– Вижу, вы проснулись. – В поле зрения появляется врач. На вид ей лет пятьдесят, короткие черные волосы, искусственный загар, глубокие морщины. – Это хорошо. Как вас зовут?
– Юлита… – Она с трудом выговаривает это короткое слово, гласные медленно отлепляются от пересохшего горла, будто пластырь от кожи. – Юлита Вуйчицкая.
– Сколько пальцев вы видите?
Юлита прищурилась. Картинка немножко размытая, плывет, но сомнений нет.
– Два.
– Отлично. Больно? – Врач постучала ручкой по гипсу.
– Больно.
– Прекрасно, значит, чувствительность есть. Но если боль станет невыносимой, сразу скажите, мы посмотрим, может, придется увеличить дозу обезболивающих.
– Что… Что случилось?
– Ну как что, вы попали в аварию. – Врач проверяла что-то на листочке с результатами, прикрепленном к кровати. – Если это можно так назвать. Я бы сказала, что кто-то пытался вас убить.
– Кто?
– Неизвестно. Виновник, вы не поверите, сбежал с места аварии. Точнее, сначала он попытался еще раз вас переехать, сдав назад, но, к счастью, вас заслонил тот мужчина, который приехал с вами на “скорой”, Ярослав, Ярослав какой-то…
Еще раз переехать. Юлита чувствовала, как по коже под гипсом побежали мурашки.
– Но об этом с вами побеседует полиция, когда вы придете в себя, – продолжала врач. – Я могу с вами обсудить состояние вашего здоровья. Хотите послушать?
– Хочу.
Женщина кивнула, села на стул рядом с кроватью.
– Перелом малоберцовой и большеберцовой костей левой ноги, трещина в четвертом и пятом ребрах, сломана лучевая кость левой руки, незначительное смещение второго и третьего позвонка шейного отдела позвоночника, легкое сотрясение мозга, кое-где пришлось наложить швы… – перечисляла врач, разглядывая рентгеновские снимки. – А в остальном только синяки и царапины. Короче, вам повезло.
– Повезло?!
– Конечно. Если бы тот мужчина вас не окликнул, если бы вы не отпрыгнули в сторону… От ваших внутренностей ничего бы не осталось. А так автомобиль вас лишь задел. Даже штифт вставлять не пришлось. В следующем году марафоны сможете бегать.
Юлита прищурилась, чтобы прочитать фамилию на бейджике, приколотом к белому халату. “Доктор Ирена Козловская”.
– Но не будем забегать вперед. Сейчас вам нужно лежать. У вас стоит урологический катетер, поэтому про туалет думать не надо. Ножка, ручка, понятное дело, в гипсе, кость должна срастись. Шея на растяжке, чтобы позвонки встали на место. В таком виде мы вас продержим минимум неделю, потом наденем на вас шейный воротник, тоже жесткий, но будет поудобнее. Вот тут кнопка вызова медсестры, а…
– Когда я смогу выйти отсюда?
Врач взглянула ей в глаза, подняла бровь.
– Вы гляньте-ка, не успела приехала, а уже домой засобиралась. Посмотрим, посмотрим, немного терпения… А, совсем забыла. Приходила ваша сестра. Она просила ей сообщить, когда вы придете в сознание. Мне сказать ей, что вы готовы принимать посетителей, или вам лучше пока отдохнуть?
– Нет… Пусть приедет.
– Хорошо, я передам.
Доктор Козловская вышла в коридор. Еще какое-то время доносился стук ее сабо, помноженный эхом, а потом стало тихо. Страшно тихо. Кажется, Юлита была в палате одна, сложно сказать, она не могла поднять голову, оглядеться, видела потолок, кусок окна, занавески, а больше ничего. До нее медленно доходило, что произошло. Как мало ее отделяло от поездки в морг вместо больницы. Она замерла. Никогда раньше она всерьез не задумывалась о смерти, по крайней мере о своей. Конечно, она понимала, что когда-нибудь умрет, точно так же, как понимала, что через сколько-то там миллиардов лет Землю поглотит гаснущее Солнце, – и то, и то казалось чем-то невозможно далеким, не имело отношения к ее обычной жизни. Она не пыталась отдалить смерть, как ее родители, которые
