— Опомнись, сестра, при чем тут Брогард?! Мы в отеле «Миноя», на границе префектур Ниигата и Фукусима возле горячих источников.
— Понятно, понятно: горячий источник. Уж это я в силах сообразить…
Взгляд из-под темных очков устремлен на Ёсико, приоткрытые губы обнажают ровный ряд зубов. Такэмура вместе с другими служащими отеля уже спустились по лестнице к главному входу, только Кадзама не может отвести взгляд от розовой мочки ее уха с дырочкой для серьги.
— Вы придете сегодня на танцы?
Ёсико хмурится и делает отрицательный жест рукой. Да и сам Кадзама не ожидал от себя такого; просто необходимо как-то выразить свои чувства при виде крохотного надреза в ухе старой Мицуко.
— …Танцы? Где?
Уже в своем номере, куда ее за руку отводит Ёсико, она вдруг говорит:
— Даже здесь, в южных краях, случается ужасный снегопад… А как долго ехали… на автобусе…
Танака с Саваги досталось расчищать снег перед крыльцом, Кадзаме — вощить полы в танцзале. Чистить снег, разумеется, приятнее, можно позаимствовать мини-бульдозер на каком-нибудь крестьянском подворье и быстро разгрести все сугробы в гостиничном дворе. Навощить полы тоже можно специальной машиной, но бальные туфли оставили на паркете множество царапин и шероховатостей, которые приходится зачищать наждаком. Сначала Кадзама оглядел пол в том углу, где вчера сидела Мицуко, и теперь, ползая на корточках, устранил мелкие шероховатости. Царапину, давеча заклеенную скотчем, он закрепил столярным клеем, потом затер наждачной бумагой.
В углу под столом валялись крошки вчерашнего яйца; их он аккуратно замел на газету. Тут же припомнился раздавленный острым каблуком желток и черный педикюр пятидесятилетней танцорки — Кадзама даже языком прищелкнул.
Интересно, эта истеричка приехала сюда одна или с мужем? Ему отчетливо привиделось, как господин лет шестидесяти — семидесяти прильнул губами к черным ногтям, толстый с лиловыми прожилками язык елозит между женскими пальцами; дама, подавшись вперед, следит за происходящим из-под опущенных ресниц. Придурки! Раз или два в год покупают себе «танцевальные туры», рекламой которых пестрят журналы, и едут на горячие источники. Для них это и светская тусовка, и место для знакомств.
— Эй, Кадзама! — опершись о колонну при входе в зал, Такэмура делает насколько боковых наклонов и продолжает: — Прошу повнимательней с полом. Вчера сначала щепка, потом это яйцо — уж ты меня извини, но яйцо тоже. Думаю, сегодня сестрички вряд ли пожалуют на танцы. Утром нагулялись. Вот и пусть отдохнут. Кстати, о бальных туфлях госпожи Сэйта. Мы на двадцати тысячах сошлись. Так что уж будь любезен… Мне, право, очень неприятно.
С этими словами он перешел к наклонам вперед, потом, щуря свои мышьи глазенки, приступил к упражнению для мышц шеи и плеч.
— И еще вон там, под гобеленом… метра на два левее… что это? Да-да, кривая такая царапина, потрудись зачистить.
Даже на расстоянии Кадзама ощущает запах мятных пастилок. Такэмура торопливо исчезает за колонной.
— Будет исполнено! — бурчит Кадзама и возвращается к работе.
Похоже, Ёсико решила, что им с сестрой не следует больше посещать танцевальные вечера. Хотя именно она была поначалу инициатором их вступления в танцевальный клуб «Сальвия» и привезла сюда сестру, надеясь, что танцы окажут благотворное воздействие на ее здоровье. Но Мицуко ухитрилась такое учудить, что весь вечер пошел наперекосяк. Надо же было Кадзаме это злополучное яйцо в зал принести!
— Господин Кадзама!
На этот раз Ёсимура пожаловала.
— Что за кошмар творился у нас утром! В конце концов сошлись на трех тысячах с каждого. Кругленькая сумма, нечего сказать!
Она стоит у входа в зал, руки заложила за спину и смеется. Видно, что недавно сделала себе макияж: до отвращения жирно поблескивает свежая губная помада, словно губы медом намазаны. На глазах — контактные линзы; сразу вспомнился портрет в рекламном буклете — там вообще вместо зрачков красные точки. И подпись: «Вы украсите собой танцевальный вечер в роскошном отеле „Мицуя“».
Кадзама с досадой помахал Ёсимуре рукой. Значит, четверо — Саваки, Танака, Хёто и Ёсимура — вместе должны заплатить двенадцать тысяч. Да еще туфли этой мадам с черным педикюром. Плюс двадцать тысяч.
В зал начинают вносить вино. Снегопад усиливается. Все никак не стемнеет: вечерние сумерки уравновешиваются снежной белизной. Но когда наконец зажигается свет, за окном уже совсем ночь. Тихонько толкая тележку по коридору, Кадзама поглядывает на снег за окном, думает, что послезавтра у него выходной. Он поедет домой, где в лавке торгуют соевым творогом тофу, и хорошо выспится в своей комнате на втором этаже, над кладовой. Впрочем, он об этом думает всякий раз перед выходными, но в конце концов никуда не едет, хотя до дому всего-то пять километров. Неохота вести машину по заснеженной дороге.
Завидя четырех гостей из клуба «Сальвия», свернувших в коридор откуда-то слева, Кадзама склоняется перед ними в поклоне. Они уже облачились во фраки, редкие волосенки напомажены чуть ли не до самых корней.
— Ишь, как валит! — замечает один из них мимоходом; его глаза за стеклами очков смотрят мимо Кадзамы.
«Откуда этот приторный запах ванили?» — думает Кадзама и тут же замечает в руке у гостя сигару. Табачные листья покрыты белесым налетом; тонкой лентой колышется в воздухе дымок, словно сперма в ванне с горячей водой.
В зале уже полно членов клуба. Танцы начались с «Ча-ча-ча». Ужин сегодня до восьми, и в столовую можно наведаться в любое время. На столах в зале приготовлены закуски и напитки — вино, пиво. В насыщенном ароматами воздухе уже трудно дышать. Под сверкающими люстрами скользят танцующие пары. Кадзама, удостоверившись в безупречной гладкости пола, оглядывается. Току застыл возле музыкальной аппаратуры, и с перекошенным ртом пялится на Кадзаму. Что он там углядел?
Кадзама обозревает зал и на вчерашнем месте обнаруживает Мицуко. То же голубое с серебром платье, та же сверкающая заколка из горного хрусталя в крашеных черных волосах. «Не забыть, с меня и Току шесть тысяч причитается в счет возмещения убытков». Ее фигуру иногда накрывает тень танцующей пары, иногда видно ее всю, вместе с черными очками и улыбающимся ртом. Выражение лица совершенно слабоумное. Рядом стоит Ёсико и часто часто кланяется гостям.
Начинает звучать медленный вальс «Эдельвейс». Пары теснятся в центре зала, но постепенно их круг расширяется. Эта неразбериха всякий раз напоминает Кадзаме утреннюю суету в начальных классах.
Лихо закручивает штопором подол своего платья хозяйка гостиницы. Ее партнер, разумеется, Такэмура. Платье на ней голубое с золотыми блестками. Мрачная ухмылка застыла на лице Такэмуры; впечатление такое, будто ему в макушку загнали длинный кол, но, вопреки всему, он продолжает, сжимая хозяйку в объятиях, вести ее в вальсе.
Кадзама останавливает тележку у стола, расставляет на нем бокалы, водружает ведерко со льдом. За его спиной — музыка, шелест и шорох платьев, перестук каблуков. Вряд ли найдется желающий пригласить Мицуко танцевать. И его-то с души воротит. Чувствуя, как время от времени летящий подол скользит сзади по его ногам, он продолжает сервировать столы. Мысль пригласить на танец старуху в черных очках иногда всплывает в голове и неизменно отзывается мурашками где-то в области поясницы.
«И все-таки я с ней потанцую. Пусть все решат, что служащий гостиницы пожалел семидесятилетнюю старуху. Возьму иссохшую руку этой дряхлой йокогамской потаскухи и опять услышу про то, как от меня воняет черными яйцами, про мужа, умершего от рака, про захолустное кабаре, где кто-то назвал ее ангелом. Полный бред! И сам поинтересуюсь тем убийством в предместье, расспрошу про глазные болячки — мол, глаукома это или катаракта, и от чего она слепнет — от диабета или, может, от сифилиса; разузнаю, зачем она омывалась в источнике, уж не перед исповедью ли у отца Хосе, которому она должна покаяться в том, что когда-то торговала собой, а деньги посылала некоему Брогарду… Да он ли это танцует с сумасбродной старухой в черных очках здесь, в почти занесенной снегом деревенской гостинице на горячих источниках? Пожалуй…»
Не успел Кадзама развить этот фантастический сюжет до конца, как оказался рядом с Мицуко и протянул руку:
— Не окажете ли честь потанцевать со мной?
Мицуко поднимает ему навстречу лицо в темных очках и слегка выпрямляет спину. Он видит сапфир в ее ухе, точно такой, как в кольце на левой руке, под его тяжестью дырочка в мочке растянулась, превратившись в узкую вертикальную щелку.
— Мы ведь знакомы… да-да, знакомы… Верно, встречались где-то?
— Я служу в этом отеле, мое имя Кадзама.
— Ах вот как, господин Кадзама…
Рядом хмурится Ёсико. Потом складывает ладони и кланяется Кадзаме. Она вовсе не собиралась приходить сюда. Ей наплевать на горячее желание сестры послушать танцевальную музыку, вдохнуть любимый камфорный аромат.
