останавливались на Подоле, а кто желал подешевле – за Канавой, но также в Старом городе и на Крещатике. Хорошо описал это Аксаков: «В городе мимо меня часто ездят экипажи разных польских помещиков, почти все графы (впрочем, кто в Польше не граф): лошади в краковских хомутах, в шорах, передние лошади бегут одни без форейтора, кучер с длинным бичем, словом упряжь такая, как и за границей».
В 1845 году в городе существовало всего 6 гостиниц и 29 постоялых дворов, в том числе 2 еврейских. Притом только две считались лучшими: при «Заведении минеральных вод» и «Лондон» на Печерске, а позже – открытая двумя служащими Виньоля, строителя Цепного моста, – «Английская». Она долго считалась особой в городе – на углу Лютеранской и Крещатика. Кондитерских имелось 6, кофеен – 2, трактиров – 16, рестораций – 1, харчевен – 4. Лучшими, привлекавшими публику, назовем трактиры Бурхарда, Круга, Каткова – последний – на Подоле, у Братского монастыря. Любимым студенческим погребком считался расположенный в стене Братского монастыря: веселая компания могла при недостатке денег заложить университетскому эконому до получки вещи, чтобы получить красное вино и жуковский табак с исполнением неизменного гимна:
Gaudeamus igiturJuvenes dum sumus!Post jucundam juventutemPost molestam senectutemNos habebit humus! etc.[2]
Там и сейчас питаются и проводят время студенты Киево-Могилянской академии.
С первых лет своего существования Контракты становятся центром хлебной торговли и вообще всех сделок по сельскому хозяйству. С возвышением Одессы как хлебного рынка, значение Киева в этом отношении ослабело, зато эту роль и надолго стал играть сахар. В период Контрактов Подол становился средоточием городской жизни. Оживленной становится площадь перед Контрактовым домом. Паны, шляхта, купцы, крестьяне, чиновники, лошадники, балагулы, ксендзы, священники, военные снуют взад и вперед. Кроме польского, русского, украинского языков и идиша можно услышать немецкий, армянский, татарский… Съехавшиеся организуются в компании и снимают целые дома – так дороги квартиры. Пустующий целый год Контрактовый дом наполняется купцами, товарами и покупателями. Туда беспрестанно подъезжали кареты, дормезы, сани. Лицевая сторона дома, четыре огромные колонны, поддерживающие фронтон и все стены облеплены всякого рода объявлениями: «Флери, дантист и фабрикант безвредных румян», «Жорго, изобретатель нового душистого мыла и краски для седых волос», «Матиас, владелец одеколона и албанского табаку» и тому подобное. Определенные лица предлагали свои услуги с обезьянами, мопсами, белым медведем, попугаем, решающим самые трудные житейские проблемы. Концерты знаменитостей, еврей, играющий на деревянной гармонике оперу Вебера, водевиль Скриба, кухмистерскую Чоко… Предлагаются устрицы, анчоусы, опытная горничная, товары, имения… Фирмы «Фраже» и «Норблинъ и бр. Вернеръ» привозили серебро, Марсикани – раскрашенные литографии, Миклашевский – фарфор, Губкин – массивные серебряные изделия. В 1842 году особое внимание посетители обращали на бумажные печи Карелина, имевшего посредников в Киеве. Далее следовали старавшиеся иметь постоянные места торговцы казанским мылом, тульскими самоварами… Кавказские ковры, персидские ткани, книжная торговля Щепанского из Бердичева, русские книги Литова… На верхнем этаже Контрактового дома приезжавший итальянец ежегодно выставлял значительное количество картин и эстампов, нередко большой ценности. Около магазина Гайдукова обыкновенно толпился прекрасный пол, привлекаемый демонстрированием модных новинок. Часть магазинов помещалась в частных домах. В доме Киселевского располагался магазин Шафнагеля, приезжавшего из Бердичева и опустошавшего карманы различными диковинками: играющими табакерками, бронзовыми изделиями и т. п. Были здесь также роскошные меха, бархат, лионские шелка, кружева, индийские шали, зеркала, фарфор… В том же доме соперничали с ним магазины Матиаса, Кони, Любе, Минтера и Матье. Можно было встретить раззолоченные вывески с надписями подобного рода: «Magasin de Moshko Bisk», «Magasin de Ryfka»…
Контракты считались своего рода школой светской жизни. На них привозили барышень для устройства матримониальных дел. Балы отличались обстановкой и роскошью в нарядах. Для более веселой компании подходил ресторан Белло из Бердичева. Здесь гостей услаждали пением арфистки и здесь же происходили вакханалии, на которых вино лилось рекой, и спускались в карты целые имения. Игра становилась основной причиной многих приездов. До нашего времени сохранились имена наиболее заядлых картежников. Но зачем они нам? Разве что вспомним гениального композитора Ференца Листа, нередко за ночь спускавшего свой гонорар. Один из его счастливых соперников был студент Котюжинский. О Контрактах писал Оноре де Бальзак, Крашевский в «Волшебном фонаре», Корженевский в повести «Эмерит». Упоминает о них Мицкевич в «Пане Тадеуше».
Несмотря на благоприятный климат, на красоту местоположения, на удовольствия светской жизни сравнительно с другими городами империи, Киев не удовлетворял тех, кто успел близко познакомиться с обстановкой и условиями быта западноевропейских городов. Селецкий, возвратившийся сюда в 1840-х гг., нашел Киев «скучным и безлюдным». А спустя 15 лет другой путешественник: «Крещатик, которым так гордятся киевляне, показался мне ужасно невзрачным. Что особенно поражало мой взор, привыкший видеть западноевропейские города, присутствие дерева в городских постройках. Так вот в каком городе придется нам жить! – подумалось мне, забывшему, каким великолепным казался мой Киев, когда я приехал в 1850 г. поступать в университет». Но это частное мнение, а Н. А. Ригельман: «Общество киевское это ни то, ни се, но в замене есть разнообразие, которое вряд ли можно встретить в каком-нибудь из провинциальных городов, тут есть люди, в особенности женщины, очень образованные и даже довольно милые; есть нечто вроде красавиц. Наконец, есть добродушные и милейшие своей патриархальностью малороссиянки. Потом есть клуб, а главнейшее есть – университет, в котором не без хороших голов, хоть и зарытых в хлам».
В домашней жизни главную роль играли вечера, сопровождавшиеся обычными развлечениями, изредка литературными беседами, а в основном танцами и картами, продолжавшимися до утра. Это было характерно не только для Киева, но и для всех городов. Солтановский в своих записках об учителях: «Никто наукой не занимался, никто не следил за своим предметом. Играли учителя в карты главным образом потому, что другого развлечения не было. Литературные и музыкальные вечера или просто собрание знакомых и сослуживцев, если только происходила картежная игра, никого не занимали. Траутфеттеровские в Киеве бутерброды тоже сопровождались игрой в карты». Но в большинстве люди жаловались на юдоль скуки и скорби, царящие в Киеве. Так в 1838 году Максимович писал Погодину: «Стосковалась душа моя по Москве белокаменной; вот уже редкий день пройдет, чтоб я не задумался: как бы посмотреть Москву. Киев прекрасен, но более прошедшим, лишь для воспоминания. Настоящее в нем надоело». Но за 16 лет мало что изменилось. «Хочется мне переселиться в Москву, не для службы, для которой уже изветшал я, а для того, чтобы дожить век в мирном кабинетном труде, в той атмосфере, где мне лучше, как писателю и как человеку… Киев хотя и родной мне,
