class="p1">
Павел — Нике
Грустно. Только на их соединении в вечности это, я думаю, не отразится.
Я люблю тебя.
27 апреля
Ника — Павлу
С каждым днем их диалог становился всё необычнее. Я старалась не мешать и уходила. Но даже в те немногие минуты, что я оказывалась рядом, моего присутствия они не замечали. Появлялись новые города, события, даты. Почти всегда — даты, вносящие в рассказ особую достоверность, потому что событие без даты — это не более чем возможность. Оно еще не закреплено во времени.
Вера сидит в своем кресле. Тень от крыльца — есть там такой уголок. Ветер шевелит плед на ее ногах.
Она говорит о летнем ветре. Ялта, 1966-й. Такой же легкий ветер по дороге на пляж, только другой запах. Какие-то местные деревья и травы, но главное — море. Не столько даже море, сколько его запах. Она бы сказала — аромат, у нас такого нет. Наше море — другое, северное. Считай, что и не море почти.
О чем еще говорит летний ветер?
Исидору — о Кругобайкальской железной дороге. 1967-й. Утренний базар у входа на платформу: омуль, яблоки, крыжовник, грибы. Здесь ветер пахнет Байкалом, рыбой и шпалами. С хлопаньем треплет выцветший флаг над станцией. Не забывает и другие выцветшие предметы — конфетные обертки, старые билеты, опавшие листья. Собирает их в единый вихрь и бросает в лицо продавцам. Исидор и Вера, купив крыжовник, моют его под струей колонки. Берут с собой на пляж.
Несмотря на палящее солнце, на пляже не так чтобы слишком жарко: перед загорающими лежит ледяной и черный Байкал. Вера входит в воду до колен, смачивает плечи и грудь. Исидор проходит мимо нее и быстро оказывается в воде по грудь, окунается с головой. Сделав несколько плавательных движений, пулей выскакивает на берег.
Они не могли сюда не приехать, это ведь его родина.
В тот вечер мы пили чай. Успели даже поговорить о будущей поездке в Тотьму. Когда я уже мыла чашки на кухне (Чагин пошел в сарай за дровами), из комнаты раздался Верин крик:
— Как страшна жизнь!
В комнату вбежала сначала я, а потом Исидор. Вера была спокойна. Сказала:
— Простите меня, дуру.
Мы уложили Веру в спальне, и Исидор сидел с ней до тех пор, пока она не заснула.
За несколько дней до смерти Вера полностью перешла в иную реальность. Уколы, переодевания и всё прочее казались ей теперь досадным недоразумением. Главная ее жизнь проходила в беседах с Исидором. Голос Веры стал очень тихим, почти внутренним, так что не всегда можно было расслышать, что она говорит.
Однажды я услышала ее шепот:
— Я должна тебе что-то сказать… Я жду ребенка. Я чувствую, как ты прорастаешь сквозь меня.
Чагина в комнате не было, и я его привела.
— Во мне — тот, кто одновременно и ты, и я, так почему же ты молчишь?
Взгляд ее медленно блуждал по комнате, не останавливаясь ни на ком.
— Я счастлив, — ответил Исидор. — Впервые в жизни я по-настоящему счастлив.
Встал перед ней на колени и поцеловал ей руку. Вера погладила его по голове.
— 1968-й, — сказал она задумчиво. — Запомни этот год. Если родится девочка, назовем ее Алей.
Исидор поцеловал ее в лоб.
— Какое красивое имя.
В этот день она теряла сознание, и мы вызвали врача. Осмотрев Веру, он сообщил, что печень окончательно отказала. Неочищенная кровь попадает в мозг и вызывает помутнение сознания. Этот тип не заметил, что дверь в комнату была не закрыта.
Вера его слова услышала. Она встретила их благожелательной улыбкой. Спросила:
— Доктор, это необратимо?
Я сорвалась на истерику и врачу нагрубила. Крикнула, что выводы его так же убоги, как он сам. Печень — кровь — мозг: что эта цепочка могла объяснить в том безграничном и блистающем, где пребывала Вера? Я была уверена, что его жестокие слова привели Веру в сознание.
Я ошибалась. Продолжая улыбаться, Вера попросила нас не шуметь при спящем ребенке. Сухие Верины губы двигались с трудом, отчего в ее речи появился как бы иностранный акцент.
В эти дни Вера вспомнила о Тотьме и даже изъявила желание там погулять. Гидом была, разумеется, я. Мы ходили вдоль Сухоны и Пёсьей Деньги. Поднимались на колокольню Входо-Иерусалимской церкви. Так много по Тотьме я не гуляла еще никогда.
В один из дней приехала Аля. Увидев ее, Вера сказала:
— Как быстро бежит время… Але скоро шесть. — Она обернулась к Исидору. — Ты слышал, как она читает?
— Она замечательно читает, — ответил Исидор.
— Алечка, почитай нам, детка, — попросила Вера.
— Ма-ма мы-ла ла-му, — старательно произнесла Аля.
— Нет, не ламу: учись произносить р. Скажи: ра-му.
— Можно мыть и ламу, — возразила Аля.
— В самом деле, — улыбнулся Исидор. — Иногда важно помыть и ламу.
Вера вздохнула.
— Ты прав: надо уступить. Иначе девочка ожесточится и решит, что за всё в мире нужно сражаться. Я вижу в ней такие задатки.
Аля просидела у нас минут сорок. Посмотрев на часы, сказала, что ее, должно быть, уже ждет такси. Поцеловала Веру в щеку и вышла, закрыв лицо руками.
— Я не могу этого видеть, — сказала она у машины. — Хочу запомнить маму красивой и вменяемой.
Вечером мы по обыкновению пили чай. Мне показалось, что к Вере вернулось сознание — по крайней мере, частично. Когда стемнело, она попросила меня вывезти ее из дома. Шагах в двадцати от крыльца мы остановились. Вера сказала:
— Оставь меня, пожалуйста, ненадолго. Я хочу посмотреть, как всё будет выглядеть после меня. Дом, окно, весь мир. И бессмертник на окне.
Я спустилась к ней минут через пятнадцать. Вера сидела в той же позе, и глаза ее были по-прежнему открыты. Одной рукой она сжимала подлокотник кресла, другой — складку пледа. Но не дышала.
27 апреля
Павел — Нике
Вот как это описал Чагин:
Покинувший дом обернулся. В расчерченном рамой квадрате
Увидел сидящих за чаем и всех их навеки запомнил.
Они говорили беззвучно, пожалуй что, даже безмолвно,
И пар самовара, клубясь, играл с бахромой абажура,
И в вазе бессмертник стоял, навеки прощаясь с ушедшим.
28 апреля
Ника — Павлу
Как страшна жизнь. Это не единственный вывод, к которому я прихожу, — есть, конечно, и более оптимистические. Но сейчас эта мысль взрывает мне мозг.
Ты спрашивал, вернусь ли я. Вернусь. Может быть, вдвоем нам будет не так страшно.
28 апреля
Павел — Нике
Я люблю тебя
