Мануэло Коста съедал чего-нибудь на грош и, двумя пальцами снимая свою широкую двууголку, изящно опуская ее до стремени, говорил то одной, то другой зардевшейся женщине, вроде бы случайно вышедшей на улицу: «Мое почтение Веронике… Как поживаете, Коломбина?..» Имена он частенько путал, да что с того — обожали его женщины, и, спустив одну из них с коня где-нибудь в безлюдном лесу на залитой солнцем полянке, бросив свой широкий ремень на спину покорного скакуна, он огорченно признавался упрятанной под пышной пестрятиной женщине: «Никак не усвою, что и как расстегивать!» И хотя женщина упорно тянулась к кустам, прекрасный пастух все же укладывал ее под сияющим солнцем, зачарованно любуясь озаренным лицом, а та, возвышенная удивительным вакейро, захлестнутая счастьем, только и повторяла: «Мануэло Коста, Мануэло…»
Мануэло Коста был одним из пяти избранных, ставший впоследствии великим канудосцем.
* * *
И едва звякнула железная клетка, опущенная Каэтано на каменные плиты, как двенадцать человек надзирателя Наволе скинули деревянные накидки-щиты. И всю Камору заполнил шум — обитатели города открывали наглухо запертые двери, калитки, широко растягивали губы, изображая улыбку, и настороженно, с недоверием глядели друг другу вслед.
Один из двенадцати, одетый дороже других, блестя всеми своими пуговицами, поспешил к дому Скарпиозо, забарабанил бронзовым кольцом по массивной двери.
— Кто там, хале?! — резко отозвался Скарпиозо.
— Я, Элиодоро.
— О, мой капрал! — голос лился медово. — Сейчас открою, хале, сейчас…
Капрал шагнул через порог, сказал:
— С мирными часами вас, хале, спроста человеку глотку не перережу, но если сделает мне что плохое… берегись тогда… Да здравствует великий маршал.
— Небывало неслыханного счастья дарителю мира, хале! Какой недоумок посмеет навредить вам, хале!
— Где он у тебя?..
— В той вон комнате.
— Кричал во сне?
— Нет.
На цыпочках, крадучись поднялись по лестнице; у двери в комнату, где был Доменико, капрал Элиодоро нагнулся и, припав ухом к замочной скважине, прислушался, потом бесшумно отступил, опасливо втянув носом спертый воздух, и дал знак шестерым из своей команды. Те подхватили массивную трубу с ручками по бокам, с разгона двинули по двери и, бросив ее, отскочили в сторону, а укрытый стеной капрал стремительно выставил к пролому накидку-щит. Секунды через две он отпрянул и тщательно осмотрел накидку — ни одного ножа не торчало из нее! Недоуменно глянул на Скарпиозо, но тот и сам был изумлен. Удивленно хлопали глазами и шестеро остальных.
— Он или дурак безмозглый, или тертый калач, — заключил капрал, все еще не веря глазам.
— Какой же дурак — убить себя вчера не дал!
— Тогда, значит…
— Значит, тертый…
— Он ждал нас?
— Так точно, ждал.
Капрал Элиодоро снова упрятал себя под деревянной накидкой-щитом, надел маску и так предстал перед побледневшим Доменико:
— Полковник Сезар соизволил выразить желание стать вашим побратимом, грандхалле. Вам известны, разумеется, наши правила, прошу руки. — И, выудив из кармана шпагат, крепко связал ему на обеих руках по три пальца — главных, умелых; затем надел на них мешочки и завязал на запястьях. Вытащил все ножи из плаща Доменико, поясняя:
— Я доверяю вам, как не доверять, но порядок есть порядок. Прошу следовать с нами. Мешочек ваш?
— Да.
— Понесете сами, обхватите и прижмите к груди. Ждет, наверное, лейтенант Наволе.
Лейтенант Наволе ждал, разинув рот, но вовсе не потому, что был разиней, просто дышал ртом, а говорил в нос, рот и нос у него поменялись, так сказать, своим назначением. Ел он, правда, через рот. Сейчас, грозно выкатив глаза, он смотрел на Доменико.
— Ни одного ножа не швырнул в накидку-щит, мой лейтенант, — доложил капрал Элиодоро.
— Нканк?! — не поверил Наволе. — Ндумаеншь, крентин, мой канпрал?
— Надо думать — наоборот.
— Пронжженный, нзнанчит, нтип.
— Поистине так, мой лейтенант. И во сне не кричал.
— Что нты кренпко нзавянзал ему нрунки монгу и не спраншиванть. — Наволе испытующе уставился на капрала.
— Истина глаголет вашими устами, мой лейтенант.
Да, в нос говорил Наволе.
— Ландно, нпоншли, мой нканпрал.
Шли гуськом по покатой улице мимо мраморных домов. Чего-то недоставало взору, да — вокруг не было ни одного деревца! Взгляды встречных хищно перебегали с лица Доменико на его мешочек, раздирая и терзая его. Вдали, косо пересеченное солнцем, синело море.
Несуразным, неуместным представлялся солнечный день в Каморе, где все и вся жаждало укрыться, где все зло щурились, пряча взгляд, а руку держали на поясе у ножа, и Элиодоро, вычитав в глазах встречного алчбу, угрожающе швырял: «Великий маршал Бетанкур поздравляет вас с мирными часами». Чем ниже спускались они в сторону Верхней Каморы, чем ближе подходили к ней, тем выше становились дома из черного мрамора, тем ярче и роскошней были ковры на высоких балконах и богаче одеты люди. И глаза обитателей Верхней Каморы не вспыхивали хищно, нет, — здесь улыбались коварно любезно и только в спину Доменико раздумчиво вперяли недобрый взгляд.
В расшитых золотом брюках и рубашках, в меховых шапках в этакую жару, верхнекаморцы вежливо приветствовали друг друга словами: «Великому маршалу — долголетия-благолетия!» Они шли вдоль высоченной бесконечной мраморной стены; в одном месте надзиратель Наволе выкрикнул: «Мнонголентия, блангоденствия маршалу Эдмондо Бетанкуру…» — И взмахнул рукой— строй грянул: «Грандиссимоооо, бравоо!!» За стеной в знак безмолвного приветствия, шипя, взвилась зеленая ракета, довольный Наволе осклабился, и все зашагали дальше — неведомо куда. Шагов через двадцать высоченную ограду-стену сменила другая, ниже — если б двенадцать рослых мужчин забрались друг другу на плечи, вроде нас с вами, незримых, то верхний, возможно, сумел бы заглянуть за ограду, местами покрытую коврами, а местами усыпанную битым стеклом. Наволе остановил людей у причудливо расписанных массивных ворот, выкрикнул:
— Семь раз четыре — десять!
На той стороне явно были начеку, ожидая пароля, — в стене рядом с воротами тотчас открылась узкая потайная дверь. Входили по одному; Доменико переступил порог шестым и сразу попал в сад, в позднеосенний сад, — шел месяц октябрь… Оцепенело возвышались кипарисы, удушающе оплетенные лозой, злобно скалились алыми трещинками гранаты. Долго рассматривать сад Доменико не дали — охрана, вся в красном бархате в черную полоску, завязала пришедшим глаза. И надзиратель Наволе вслепую ухватился за пояс начальника охраны, за него держался капрал Элиодоро, позади Элиодоро поставили Доменико — он с трудом нащупал пояс капрала, кто-то вцепился в самого Доменико, и зрячий охранник повел четверых незрячих неведомо куда — через другую потайную дверь; сделали два-три бесцельных круга — кружили, вытянув свободную руку, вытянул даже Доменико, державший под мышкой мешочек. Ноги невольно подгибались — при каждом шаге мерещилась разверстая яма, и, лишь ступив, он
