Был, был дивный город, и разбивался океан о его мощные стены, и рождались от богов гиганты, и собирались десять царей вершить судьбы мира… И он, дон Фернандо Диас де Сабанеда, он, заместитель Тецкатлипоки, теперь один из них!
Четыре фигуры в масках приблизились к счастливо улыбающемуся отцу Франциску и обвязали ему лодыжки и запястья колючей веревкой, подняли на руки и осторожно уложили на изогнутый в форме дуги алтарь, так что голова его была повернута на восток, а ноги — на запад.
Отец Франциск не чувствовал боли. Душа его жаждала соединиться с чудесным городом, сердце рвалось туда, где он увидел свою мечту.
На-Чан-Чель наклонилась над ним и расстегнула ему на груди рубаху. Он посмотрел в ее бездонные, черные как зеркала Тецкатлипоки, глаза, и его кольнула в сердце острая зависть к Кроуфорду, владевшему этим дивным существом. Женщина улыбнулась ему и провела рукой по его обнаженной груди, на секунду коснувшись его кожи губами. Он не видел, как ее пальцы оставили на его груди четкий голубой след.
На лицо отцу Франциску упала капля воды. Он поднял глаза к солнцу, но оно больше не слепило его, он мог смотреть на него не щурясь. Рядом с индианкой он видел тех, кто ждал его. Девять гигантов, тело одного из которых он наблюдал внизу, девять гигантов, закованных в сверкающие на солнце панцири, обступили его. Каждый из них держал в руке хрустальный череп, и они ждали его — чтобы исполнилось число и их вновь стало десять.
— Я иду! — прошептал отец Франциск.
На-Чан-Чель обошла жертвенник кругом и подняла правую руку. Толпа ахнула, барабаны застучали быстрее, громче полилась заунывная песня. Сверкнул на солнце обсидиановый нож, тонкий и острый. Сейчас он проснется и напьется крови, ибо никто никогда не будил его просто так, и никогда он не засыпал голодным.
— Рука бога! — сказала она отцу Франциску и улыбнулась.
Нож вошел в грудину, отделяя мясо от костей. Дымящаяся кровь брызнула в лицо На-Чан-Чель.
Отец Франциск содрогнулся, по телу его прокатилась судорога. Острая боль на мгновение разорвала ему грудь, но уже через секунду он был среди тех, к кому стремилось его сердце.
На-Чан-Чель подняла руку с пульсирующим в ней куском плоти и показала ее своему народу.
Ветер трепал перья на ее голове, разворачивал шелковое покрывало, швырял листья и пыль.
Она улыбнулась и вложила в грудь Тецкатлипоке новое сердце.
* * *
— Понеслась душа… — пробормотал Кроуфорд, наблюдая за последними конвульсиями уже мертвого тела, бывшего некогда профосом иезутов, отцом Франциском по призванию и доном Фернандо Диасом де Сабанедой по рождению.
Не в силах оторваться от жуткого зрелища, следили Кроуфорд и его спутники за жертвоприношением. Первой не выдержала Элейна. Она вытянула руку из ладони Харта, шагнула к Абрабанелю, прижалась к нему и, спрятав лицо в складках отцовского кафтана, глухо зарыдала.
Коадьютор нежно погладил дочку по голове:
— Не убивайся так, мое солнышко, не надо.
— Был человек и нету, — констатировал Потрошитель, утерев тыльной стороной ладони пот со лба, и сплюнул жеваным табаком со скалы. — Видал я смерти, но чтобы вот так, безропотно дать себя зарезать какой-то бабенке…
Уильям Харт очумело посмотрел на квартирмейстера.
Вдруг слабая дрожь еле заметно сотрясла землю у них под ногами, послышался слабый отдаленный рокот.
Потрошитель легонько тронул Уильяма за плечо:
— Сэр…
— Погоди!
— Сэр, разве вы не слышите? Призраки…
— Отстань, не время!.. Господи, Фрэнсис, что же это такое?! — потрясенный увиденным, Харт обратился к Кроуфорду, снова глядя на вершину пирамиды.
— Это?! Это справедливость, мой мальчик. Мечты сбываются.
— Как, ты называешь это справедливостью? Такой ужас? Какие мечты, что ты несешь?
— Где будет сокровище ваше, Харт, там будет и сердце ваше… Это справедливо, Уильям, это чертовски справедливо!
— Не кощунствуйте, сэр Фрэнсис, — это ведь Евангельская цитата! — обиделся отец Дамиан.
Пока молодой прелат произносил эти слова, на вершине пирамиды вступал в последнюю стадию ритуал жертвоприношения.
Кровь, бившую из разрезанной грудины отца Франциска, На-Чан-Чель собрала в нефритовую чашу и разбрызгала по четырем сторонам света, кропя ей людей и камни пирамиды.
— Какая мерзость, не правда ли? — стараясь скрыть нервную дрожь, прошептал Харт.
— Отчего же, Уильям? — возразил Кроуфорд. — В этой жизни нам всем приходится чем-то жертвовать ради своих целей. Честью, временем, здоровьем, любовью, мечтами, жизнью, наконец… Разве не пьют священники кровь Христа, и не едим мы, миряне, его плоть? Боюсь, у нашего Причастия длинные корни. А мы просто пользуемся Жертвой.
— Как вы можете говорить такие гнусные вещи, сэр Фрэнсис! — не выдержала Элейна, все еще стоявшая спиной к пирамиде.
— Жертвоприношения нельзя судить по нормам морали, мадемуазель Абрабанель, — вмешался в разговор Ришери. — Это явления иного порядка, чем наши представления о хорошем и плохом, и мы до конца не можем понять их высшего смысла.
— Вот именно, — поддакнул Кроуфорд. — Нельзя же всерьез рассуждать о моральности или эстетизме Распятия, хотя наши церкви и дома заполнены изображениями Христа, прибитого гвоздями ко кресту!
— Опять вы кощунствуюте, сэр Фрэнсис! — вдруг оборвал его отец Дамиан. — Между изображением распятого Христа и этими идолами разница гораздо глубже, чем просто между язычеством и христианством. Видите ли, Тецкатлипока, которому индейцы приносят сегодня эти жертвы кровью, имеет множество наименований. Я читал, что к нему обращаются под множеством имен, в том числе под такими, которые можно перевести как «Господин, которому мы служим», «Тот, рабами которого мы являемся» и даже «Всемогущий, который делает все». Вы слышали, как индианка обратилась к идолу? О нем говорили, что он знал «все мысли», «был во всяком месте», «знал сердца», то есть мысли, намерения людей. Таким образом, перед нами тот, кто святотатственно подменяет собой Спасителя нашего Иисуса Христа и присваивает, узурпирует не принадлежащие ему привилегии Бога-Троицы. Идол Тецкатлипоки — не просто идол, в котором живет бес, это одна из ипостасей самого дьявола!
— Ой, падре, не знаю что там и как, но сейчас вы явно загнули, — Кроуфорд усмехнулся. — Еще немного, и вы возведете покойного профоса в антихристы!
— Ой, Б-же, здесь все говорят о таких тонких материях, — вдруг встрял в разговор молчавший до этого Абрабанель, — но может быть кто-нибудь скажет бедному еврею, что значат эти удары из-под земли?
