Письма к отцу Макарию или к отцу Амвросию по личным вопросам от всех их бесчисленных духовных детей здесь, конечно, не помещались. Поэтому знаменательно, что в записи за июль 1854 года приведено полностью письмо И.В. Киреевского к отцу Макарию, причем посвященное не вопросам издательства, и не содействию Киреевского борьбе монастыря за 46 десятин земли по тяжбе с кем–то, и не сложным переговорам с власть имеющими, а всего только награждению старца вторым крестом и еще его бессоннице.
Язык «Летописи» живой и непосредственный. Вот запись в январе 1846 года (возможно, рукою самого старца): «По неизреченной благости Божией вступили в новый год благодушно».
23 августа того же года сделана такая запись: «По полудни в 7–м часу Преосвященнейший (Николай, епископ Калужский. — С. Ф.) изволил посетить Скит. Из Обители [шел] пеший, в сопровождении о[тца] игумена Моисея, и по назначению Владыки немедленно началась в Скитской церкви всенощная св[ятому] Петру, митрополиту Московскому, чудотворцу. Служил оную иеромонах Амвросий (будущий старец. — С. Ф.)… на клиросах пели скитские братия с канонархом, а певчие Архиерейские стояли тут же, в церкви. По окончании всенощной, в 10–м часу, когда Владыка благословлял братию и прочих, то подходившим певчим своим изволил приказывать: «Вот так учитесь петь, как здесь пели монахи — тихо, скромно». Все братия скитские сопровождали Владыку до Св[ятых] Врат, у коих Архипастырь, остановившись, изволил произнесть слова с отеческою любовию: «Спасайтесь, отцы и братия, имейте мир и любовь между собою, начальникам повинуйтесь; а ты, о[тец] Амвросий, помогай о[т–цу] Макарию в духовничестве, он уж стар становится, ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская» — и, осенивши Архипастырским благословением, шествовал из Скита в Обитель. Путь Архипастырю по узкой тропинке под тению вековых сосновых деревьев тихо освещала луна полным светом с открытого лазуревого неба… Едва скрылся из вида Скит, открылась уже Обитель… Тишина лунной ночи заставляла каждого чувствовать и познавать со благоговением величие Божие в дивном Его творении»[789].
Эта запись относится к эпохе самого начала издательского дела Скита, и, прочтя ее, понимаешь, что вот и эта сторона скитской жизни была необходима для успеха предпринятого начинания.
О сестре Ивана Васильевича Марии Васильевне Киреевской (f 1859) нет прямых указаний относительно участия в издательстве. Но она лично знала и очень высоко ставила отца Макария, а в описании некоторых комплектов рукописей елагинского архива (Рукописный отдел Ленинской библиотеки) сказано, что в них имеется громадное количество записей и выписок из святоотеческой литературы, произведенных рукою или Марии Васильевны Киреевской, или Авдотьи Петровны Елагиной, а также отдельных святоотеческих книг, переписанных ими же (Максим Исповедник, Иоанн Лествичник, авва Фалассий)[790]. Очень возможно, что эти выписки и эта переписка книг были использованы через Ивана Васильевича в издательстве. Мария Васильевна была необыкновенным человеком, как и ее братья. Недаром Герцен в ноябре 1842 года писал в своем дневнике: «Был на днях у Елагиной, матери если не Гракхов, то Киреевских»[791]. Мария Васильевна оставалась девушкой всю свою недолгую жизнь, не уходя в монастырь, хотя всю жизнь стремилась к нему. В «Дневнике» 40–х годов Поповой есть такая запись: «Боюсь, не думает ли Марья Васильевна в нынешнем году идти в монастырь. Давно она уже стремится туда»[792]. В воспоминаниях Марии Васильевны Елагиной (дочери В.А. Елагина — брата М.В. Киреевской по матери) о ней говорится, что она была очень богомольная, кроткая, похожая на княжну Марью в «Войне и мире». Бартенев о ней пишет, что она была отлично образованная, окончившая чистую жизнь в трудах и духовных подвигах. «Она собственноручно, — добавляет он, — переписала два раза весь перевод Библии, сделанный с еврейского алтайским миссионером (а позднее архимандритом Волховского монастыря) Макарием (Глухаревым), — перевод, ныне напечатанный, но в то время запрещенный цензурой»[793].
Архимандрит Макарий переводил не только Библию. В одном письме 1850 года старец Макарий Оптинский пишет: «Книгу святого Иоанна Лествичника мы теперь пересматриваем, перевод отца Макария (бывш[его] архимандр[ита] Болхов[ского]) с Паисиевым, дошли до половины 26 степени (ступени. — С. Ф.)… Мы теперь держимся как можно ближе старца Паисия»[794]. Переписчица Библии в переводе болховского Макария, наверное, переписывала и его перевод Лествичника и других Отцов, что способствовало работе оптинского издательства.
Сохранились отрывки из ее дневника за 1846–1847 годы. Это записи мирской подвижницы XIX века. Вот ее распорядок дня: «Вставить,] как только проснешься, не позднее 6–ти». Утреннее правило: утренние молитвы, акафист Богородице и ангелу–хранителю, дневное Евангелие и Апостол. Среди дня еще Евангелие и Апостол и одна кафизма. Вечером опять молитва. Вот пасхальная запись: «23 марта. Христос воскрес! Воскресни, Г[оспо]ди, в душе моей! Силою Твоею не дай мне погибнуть! Не дай, не позволь, чтобы Тело и Кровь Твоя были мне во осуждение, — но в жизнь!» «…25. Опять тоска — даже плакала…»[795]. И дальше идут эти живые нити веры и маловерия, радости и тоски, из которых всегда сплетается душевная жизнь искреннего христианина. Некоторые исследователи считают, что именно она, а не Наталья Петровна имела решающее влияние на созревание церковного мышления ее брата Ивана. Андреев пишет: «Все знавшие ее сохранили (о ней) лучшие воспоминания (Жуковский — в стихотворениях и письмах, Погодин — в некрологе о ней… Е.И. Попова, П.И. Бартенев… и другие лица. Почти все они по преимуществу подчеркивают ее глубокую христианскую настроенность, завершившуюся подвигом, близким к иночеству)»[796]. А мы бы теперь сказали: подвигом монастыря в миру. Только его молитвенным духом можно объяснить это необычное соединение в деле издания аскетической литературы (литературы преимущественно о непрестанной молитве) семьи Киреевских и оптинских монахов.
Старец Макарий, вдохновитель и глава оптинского издательства, учил: «Молитвою Иисусовою нужно молиться всем»[797].
Начало познания Церкви
Об отце Павле Флоренском
По мере приближения конца истории являются на маковках святой Церкви новые, доселе почти невиданные розовые лучи грядущего дня немеркнущего.
Священник Павел Флоренский
Приоткрывая нам дверь в святыню первохристианского богослужения, апостол Павел в 14–й главе Первого послания своего к Коринфской Церкви учит, что обладающие благодатным дарованием молитвенного разговора на незнакомых языках, или «говорящие тайны духом», должны «молиться о даре истолкования», ибо «если я приду к вам… и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением». «Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу» ( 1 Кор. 14, 2, 13,6, 28).
Эти слова об «истолковании» напомнил мне один человек, когда мы говорили с ним о духовном наследстве отца Павла Флоренского. Начало понимания Флоренского для многих может сделаться началом познания Церкви. Но нынешнее состояние богословской и философской образованности при наличии колючей проволоки научной терминологии вокруг его работ делает их почти недоступными для современного читателя. Уходит в потоке времени и облик его из памяти его знавших и любивших. Продолжается, и в еще большей степени, чем при его жизни, обеднение школьного богословия и затемнение понятия Церкви — то, против чего прежде всего направлялась его не всегда понятная мысль.
Все это заставило меня попытаться передать и личный облик, и учение отца Павла применительно к темам или письмам его основной книги. Эту работу я могу только начать: мало сил, знаний и возможностей для такой работы, мало материала, особенно биографического. Но боюсь откладывать, «искупующе время». Передам, что смогу, а потом буду уж не писать, а поджидать личной встречи и с ним, и со всеми, от кого сердце получало тепло, свет и радость. «Воскреснут мертвии, и востанут сущии во гробех, и вси земнороднии возрадуются»[798].
1. Основные данные
Приступивший к чтению основной работы отца Павла Флоренского «Столп и утверждение истины» видит, что многое из написанного в ней писалось в расчете на людей, уже одолевших Канта и «Критику отвлеченных начал» В. Соловьева, что она вводит его в область метафизики и отвлеченного знания. Кроме того, автор, будучи по образованию прежде всего ученым–математиком, и в этой работе часто использует данные этой науки. Его математические работы вообще идут параллельно с богословскими. В 1916 году, в самый разгар своей богословской деятельности, он печатает в «Богословском вестнике» «Приведение чисел» — математическое обоснование числовой символики. Недавно мне рассказывали, что один молодой человек хотел поступить на математический факультет только для того, чтобы «понимать Флоренского».
