руки чисты.
Вечером после ужина Магдауль виновато посмотрел на старика:
— Бабай, ты не рассердишься… нам пора домой ехать.
Старый эвенк тяжело вздохнул:
— Почему я должен сердиться… если вас ждет… жизнь.
— Бабай, поедем с нами в Онгокон, а?
— Сын мой… Волчонок… мне пора уходить в Страну предков. У меня к тебе просьба.
— Говори, бабай.
— Я давал клятву, что перед смертью поклонюсь живому богу Богдо-Гэгэну[74]. Ноги пропали и доползти не сумею. Можешь ли, Волчонок, свозить меня на своем коне в Монголию, в желтый город Ургу, где в своем светлом дворце сидит святой Богдо-Гэгэн? Можешь, нет?
Волчонок взглянул на Веру, и так ему захотелось сказать бабаю, что хочет он остаться возле жены, детишек… да и по хозяйству надо поработать — конь, коровенка теперь есть… дворишко, сарайчик, стайку надо будет сколотить… Но язык не поворачивается это сказать. На него глядит белесыми глазами старый отец.
Вспомнил Волчонок детство, вспомнил ласки бабая, вспомнил мудрые сказки бабая, вспомнил все и решительно сказал:
— Могу, бабай.
— Три дня пролетели, как во сне, словно светлый праздник Белого Месяца[75],— прошамкал старый Воуль. Глаза-щелки его слезятся. По сморщенным щекам пролегли мокрые бороздки. Не поймешь: то ли плачет отец, то ли смеется.
Расставанье с дорогими людьми для дряхлого Воуля — горькое. Знает он, что в последний раз нюхает голову внука. Про себя благословил его и оттолкнул. Подошедшей Вере взглянул в большие, продолговатые, с косинкой глаза, прошамкал:
— Ганьку обереги… дочка…
Глава тринадцатая
Широка и раздольна степь. Синие, синие дали, как на Байкале, и глазом никак не окинешь их. Уже который день едут по Монголии Волчонок с Воулем. Степь здесь не однообразная плоская равнина, нет! Она походит на море после шторма, когда уже все стихло. Солнце щедро шлет свое тепло, и вся окружающая природа залита ярким светом. Лишь только по поверхности «моря», напоминая о пролетевшей буре, ходят длинные пологие «волны». А «волны» — это янтарно зеленые травы, щедро пересыпанные белыми, синими, голубыми, красными и желтыми цветами.
Непривычные виды, духмяный воздух ошеломили Волчонка. Он растерян. «Во сне я, что ли?» — думает он.
Кое-где бугрятся мягко очерченные сопки. Изредка дорогу пересечет сосновый массив — и снова степь. Далеко-далеко синеют горы, и опять степь, степь, степь.
В ядреном воздухе поют жаворонки, а под ними в высокой траве разгуливают спокойные дрофы, звенят кузнечики.
Над самой землей шустро мелькает зеленогрудая пташка. Присела отдохнуть на камень, а из-под него молнией мелькнула голова с немигающими злыми глазами. Забилась бедняжка в пасти и быстро исчезла в змеиной утробе.
На склоне ближнего бугра греются жирные тарбаганы[76]. Вдруг юркнули они в свои норы. Почти в тот же миг из-за сопочек выскочило стадо легких грациозных животных — это зэрины[77]. Не обращая на людей внимания, они пересекли дорогу и умчались к озеру.
А высоко-высоко, в светло-голубом небе, среди редких прозрачных тучек, летают орлы.
Степь нежится и купается в объятиях знойного дня.
Позабыв обо всем, Волчонок целыми днями глазеет на открывшийся перед ним неведомый мир.
А Воуль сидит лицом вперед, в сторону священного города Желтой веры — Урги[78]. Его морщинистые темнокоричневые губы беспрестанно шепчут слова молитвы, а из-под дряблых тяжелых век жадно оглядывают знакомую степь выцветшие, с темными жилками, как на старой потрескавшейся эмали, глаза. Нет-нет да по глубоким морщинам щек прокатятся слезы. Корявые, с огромными загнутыми ногтями пальцы медленно перебирают четки.
— Слышь, Волчонок, пятьдесят два раза зелень степи увядала и уходила под снег… Тогда я был молод и любопытен. Мне очень хотелось своими глазами увидеть живого бога Далай-ламу[79]. Вот по этой старой ургинской дороге я ехал вместе с бурятами-паломниками в божественную Лхасу[80].
— Ой, как давно это было!.. И ты все помнишь, бабай? — ласково спросил Волчонок, разглядывая, как бы навсегда запоминая, изможденное лицо старика.
— Помню, сынок… Так же пустовала эта земля. Реденько живут монголы… Но я слыхал от ученого ламы: было время, когда степь стонала от воинов и их боевых коней, пестрела от юрт, там и сям возвышались каменные хурены — крепости. Гудели многолюдные города, а в главном городе, на золотом троне, сидел сам Потрясатель вселенной — Чингисхан, который посылал во все концы света свои свирепые тумены[81]. Он хотел покорить мир. Отсюда грозные воины дошли до Великого моря, где каждое утро из бездонного чрева воды родится солнце. А потом монголы домчались на своих неутомимых скакунах до Последнего моря, в котором к концу дня тонет наше светило. Сюда со всего света свозилось награбленное добро, в том числе и искрометные собольи шкурки, добытые руками наших эвенков. И эвенки стонали от гнета Владыки Мира.
Магдауль удивленно слушал Воуля. Теперь не просто степь — степь величественная и страшная, наполненная призраками Прошлого, лежала перед изумленным Магдаулем.
— А хамниганов они тоже нобили? — со страхом спросил он.
— Покорились силе и наши шуленги[82]: трусливо валялись в ногах грозного хана…
— Неужели?! — вскинулся Волчонок.
— В этих степях кипела жадность и жестокость. Ко дворцу Чингисхана съезжались те, кто покорился: они падали ниц, они подносили богатые дары, они желали умилостивить грозного владыку и спасти себе жизнь. День и ночь стоял гул от множества воинов, беспрерывно пылили караваны верблюдов и бычьих арб. Слышался тяжкий стон пленных кузнецов, которым было велено ковать оружие, ковать цепи для невольников. Степь стонала от веселья опьяневших от крови вояк.
Оторвал Магдауль взгляд от взволнованного лица Воуля — по-прежнему яркая, в тихой дреме лежит перед ним степь.
— А теперь, бабай, здесь пусто. От аила[83] до аила едешь целый день. Даже не верится.
Воуль в знак согласия качнул головой, высек из кремня огонь, запалил свою трубку и надолго смолк.
Багровое солнце опускалось за далекие увалы. Его лучи окрасили золотисто-розовым цветом макушки цветов и густую траву. Легкий ветерок ласкал лица путников.
Теперь Волчонка тревожила эта чуждая ему, голая, без деревьев степь. Тревожила поездка в неведомый город, где живут почти одни буддийские священники. Тревожила незнакомая религия, которой так верит Воуль.
Вдруг недалеко от дороги он заметил лежащего на земле человека.
— Бабай, кто-то лежит… Не заболел ли?
— Сходи, узнай.
Магдауль быстро подошел к человеку.
Молодая, лет шестнадцати, девчушка лежала с закрытыми глазами и тяжко стонала.
Волчонок наклонился, дотронулся до тощего плеча.
— Эй, хухэн[84], что с тобой?
Больная открыла воспаленные красные глаза.
