Продолжая разговор о слезоточивом приёме в современной прозе, нужно ещё раз напомнить о термине «обратное общее место».
Про это нам рассказал Сергей Львович Толстой, оставивший воспоминания о визитах Тургенева в Ясную Поляну: «Как-то зашел разговор о Достоевском. Как известно, Тургенев не любил Достоевского. Насколько я помню, он так говорил про него: «Знаете, что такое обратное общее место? Когда человек влюблён, у него бьётся сердце, когда он сердится, он краснеет и т. д. Это всё общие места. У Достоевского всё делается наоборот. Например, человек встретил льва. Что он сделает? Он, естественно, побледнеет и постарается убежать или скрыться. Во всяком простом рассказе у Жюля Верна, например, так и будет сказано. А Достоевский скажет наоборот: человек покраснел и остался на месте. Это будет обратное общее место… А затем у Достоевского через каждые две страницы его герои — в бреду, в исступлении, в лихорадке. Ведь „этого не бывает“».
Тут надо оговориться, что и словам Тургенева веры нет, и уж во всяком случае, всё, что он говорил о Достоевском, нужно воспринимать с осторожностью. В тех же воспоминаниях Тургенев рассказывает слушателям, как они с Алексеем Константиновичем Толстым встретили на балу прекрасную маску (то есть даму), а потом, через несколько дней были приглашены к маске в гости и вместо прелестной незнакомки обнаружили «чухонского солдата в юбке». Тургенев сплетничает про будущую жену Алексея Константиновича, которой посвящено стихотворение «Средь шумного бала, случайно», оперируя парадоксом «вот красавица на балу, героиня знаменитейшего стихотворения, а на самом деле — некрасивый и неумный человек». Честный Сергей Львович сразу же оговаривается, что потом познакомился с уже вдовой Толстого, и она вовсе не показалась ему ни безобразной, ни глупой.
Но Тургенев прав в том, что парадокс, выжимающий слезу, очень сильное оружие. Такое, что трудно избежать искушения им воспользоваться. Тем более, есть прекрасные образцы, которые позволяют освоить по ним, как по учебнику, этот приём.
http://rara-rara.ru/menu-texts/lakrimator
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
24 марта 2020
Порча (День театра. 27 марта) (2020-03-27)
Анна Михайловна принимала маникюршу по средам — раз в две недели.
Та приходила всегда вовремя, и её ботиночки утверждались в прихожей, точно смотря носками в сторону двери.
Это напоминало Анне Михайловне покойного мужа, что всегда оставлял машину так, чтобы можно было уехать быстро, не разворачиваясь. Эту привычку муж сохранил со времени своей важной государственной службы. Так что ботиночки стояли носами к двери, будто экономя время для следующих визитов. А визитов было много.
На этот раз маникюрша хитро посмотрела снизу вверх на Анну Михайловну (выглядело это несколько комично):
— Знаете, дорогая, я ведь хожу к Маргарите Николавне…
Маргарита Николаевна была подругой хозяйки — почти двадцать лет, с последнего года войны.
Они вместе служили в театре — не на первых ролях и в том возрасте, когда первых ролей уже не будет. Да и театр был неглавный, не второго, а третьего ряда — в него ходили по профсоюзной разнарядке на пьесу про кубинских барбудос. И Маргарита Николаевна вместе с Анной Михайловной пели в массовке песню про остров зари багровой и то, что он, ставший их любовью, слышит чеканный шаг партизан-коммунистов.
С любовью бывало разное, но в личной жизни подруг было мало надежды на семейное.
Анна Михайловна жила в городе, где выросли четыре поколения её предков. Потом войны и революции собрали свою жатву, и у Анны Михайловны остался от этих поколений лишь толстый альбом семейных фотографий.
А вот подруга её приехала из псковской деревни, десять лет перебивалась с кваса на воду, выгрызла себе место в основном составе (не без помощи Анны Михайловны) и была частью партии, что состояла в оппозиции ко всякому режиссёру.
Они даже пару раз ездили вместе в круиз на пароходике — доплыли до Валаама и вернулись обратно.
У них давно была общая маникюрша, что приезжала на дом.
И сейчас эта маникюрша рассказывала страшную тайну, окружая оную тайну словами, как отряд егерей выгоняет на охотников дичь.
Она шевелила губами, и правда, выходило — страшное.
— Я случайно ухватилась за стену, там такой ковёр… Нет, коврик… Помните, такой полированный шёлк, олени, пейзаж будто в Эрмитаже, там…
Анна Михайловна ждала, и раздражение закипало в ней, как чайник на коммунальной кухне.
— И вот там куколка, а вместо лица — ваша фотография. Вся истыкана иголками! Страх какой!
Анна Михайловна перекатила эту новость во рту, надкусила и ледяным тоном произнесла:
— Всё это глупости, не верю я в это.
На кухне и вправду надрывался чайник — трубил, как Архангел в час перед концом.
— Не верите в порчу? — Маникюрша обиделась. — Ну, моё дело — предупредить.
И она начала собирать свои ванночки.
Чайник, модный чайник со свистком, и вправду надрывался — его забыл снять с плиты сосед, неопределённого возраста переводчик. Арнольд… Арнольд… Ну, просто Арнольд — без отчества. «Переводчик времени», как называли его престарелые близнецы, жившие в дальней комнате и помешанные на постоянном ремонте. Впрочем, Анне Михайловне льстило, что переводчик бросает на неё быстрые взгляды, хоть дальше этих взглядов дело не шло.
Куколка. Вот, значит, оно как — она поверила сразу, слишком многое это объясняло в поведении Маргариты Николаевны. Драматург Писемский, как рассказывал их завлит, считал, что актриса получается так — хорошенькую девушку приличного воспитания сводят с негодяем, который тиранит её и бьёт, обирает и выгоняет на мороз в одной рубашке. Из такой — говорил масон и пьяница Писемский — обязательно выйдет драматическая актриса.
Яростное желание сцены было почти материальным — ничего странного в том, что оно у кого-то материализовалось.
Подруга Анны Михайловны прошла именно такой путь, и то, что в конце концов она перешагнёт через свою благодетельницу, сама благодетельница допускала.
Так что Анна Михайловна вовсе не так была равнодушна к доносу.
Она была не удивлена, а оскорблена — только по привычке сохраняла лицо.
Чтобы беречь лицо, нужно было избавиться от эмоций. Эмоции приводят к морщинам — это она уяснила ещё в юности. Спокойствие, которое Анна Михайловна выращивала в себе долгие годы, теперь стремительно улетучивалось, будто воздух из проколотого детского шарика.
Сейчас она оскорблена была даже больше, чем в тот момент, когда после смерти мужа, пасынок разменял квартиру. Шустрый молодой
