человек выпихнул мачеху в эту коммуналку на Петроградской стороне с двумя престарелыми близнецами в соседях и теперь ещё появившемся недавно Арнольдом-переводчиком. Этот человек неопределённого возраста недавно вселился на место неслышной Эсфири Марковны, переехавшей на Волково.
Душа просила помощи или, хотя бы, сочувствия.
Она спросила об этом деле пожилую женщину Ксению, что смотрела на неё со старой бумажной иконки за шкафом.
Иконка была не видна случайным посетителям, для этого нужно было заглянуть за угол.
Но Ксения только погрозила Анне Михайловне клюкой и ничего не присоветовала.
У Анны Михайловны был знакомый батюшка, только что вернувшийся в город.
После войны ему припомнили работу в Псковской миссии, и у батюшки начались большие неприятности. Но потом всё как-то образовалось, он вернулся из прохладных и ветреных мест и стал служить в маленькой церкви под Петергофом. Теперь он принял Анну Михайловну — но не во храме, а на огороде возле своего домика.
Анна Михайловна призналась в том, что боится, и спрашивала, как защититься от порчи.
— Молитва и крест, — хмуро отвечал священник, разглядывая большую тыкву, которой какой-то мелкий грызун объел бок.
— Есть ещё кое-кто из молодых отцов, которых благословили на отчитку для снятия порчи.
Тыква печалила священника, как пьяный на паперти.
— Да забудьте вы это всё, милая. Просто помолитесь за неё.
— За кого? — не поняла Анна Михайловна.
— Да за подругу вашу. Дадите себе волю, только хуже выйдет.
Анна Михайловна всё же взяла адрес отчитчика и отправилась на электрическом поезде обратно.
В ней жили некоторые сомнения — она уважала веру предков. Четыре поколения этих предков ходили в Морской собор, четыре поколения в нём венчались, четыре поколения ставили в ней свечи по воскресеньям.
Где они были отпеты, да и были ли, тут Анна Михайловна затруднилась бы ответить.
Мужчины были убиты — кто на Крымской войне, кто — под Шипкой, один пустил себе пулю в лоб посреди какого-то мокрого леса в Восточной Пруссии, кого-то расстреляли матросы, а кто-то пропал в те времена, о которых неприятно думать даже сейчас, когда страна вернулась к ленинским нормам законности.
С другой стороны был страх перед порчей, которая проходила совсем по другому ведомству.
Она читала, как на далёких островах, среди каких-то невероятных пальм, похожих на сочинские, голые люди тычут иголками в фигурки своих врагов. Кто из них сильнее?
Сказать правду, жизненный путь самого священника не внушал оптимизма, тем более сейчас, когда вновь начали бороться с опиумом религии. Батюшек обложили налогом, и стон их был Анне Михайловне слышен. Космонавты летали, Бога не видали, а когда выяснилось, что завлит театра крестил дочь, то его с шутками и прибаутками уволили после общего собрания.
Чей бог сильнее? — об этом она думала в электричке.
Поезд привёз её на вокзал, и она, вместо того, чтобы сесть на трамвай, отправилась домой пешком.
Не то, чтобы она была суеверна, но в её стране всякому несчастью можно было подобрать примету. Дела в театре в последнее время у неё шли неважно, в воздухе чувствовалось какое-то напряжение.
Особенно теперь, когда она стала жаловаться на здоровье без всякого кокетства, всё это было очень неприятно.
Она почувствовала боль в пояснице и представила, что вот в этот самый момент её неблагодарная подруга тычет иголкой в куколку.
«Убила бы», — подумала Анна Михайловна бессильно.
Несмотря на поздний час, в дверях её встретил сосед, всё тот же переводчик трудной судьбы со стёртым отчеством.
Он всмотрелся в лицо Анны Михайловны, и внезапно она рассказала переводчику всю историю в подробностях.
Арнольд провёл её в свою комнату, заваленную книгами до четырёхметрового потолка.
Суровые люди на портретах делали таинственные знаки, в рамках висели таблицы на пожелтевшей бумаге.
В комнате было накурено и пахло странным — что-то вроде горького запаха листьев, что жгли в парках по осени.
— Незачем вам кормить попов, — весело сказал переводчик. — Человек полетел в космос, вот уже и космонавты свадебку сыграли, слышали? Помилуйте, это абсурд: попы говорят, что никакой другой мистики нет, кроме поповской, а, стало быть, и защищаться не от чего. Или если же она есть, то и защитить попы не могут, потому как обманывали вас раньше. Этим молодым религиям всё время приходилось увязывать себя с природной магией — и природная магия никогда не отвергалась, а просто встраивалась в них. Таинства и обряды — чем вам не перекрашенная магия? Вот у буддистов сильные духи природы просто стали частью веры, нормальными защитниками дхармы. Дхарма — это… Впрочем, не важно.
Если иголки действуют, значит в них сила, не описанная в поповских книгах, и книги нужно вовсе отменить. А если не отменять, то просто забудьте об этом и насыпьте вашей Маргарите толчёного стекла в… Чёрт, вы же не в балете. Ну, насыпьте куда-нибудь.
Четыре поколения предков скорбно вздохнули за спиной Анны Михайловны, а сосед продолжал:
— Вам предлагают поучаствовать в игре «все, кто не с нами, те против нас» — то есть все, кто не мы — еретики, а еретики — пособники дьявола. А пособничество дьяволу — часть веры.
Вокруг стремительно текла короткая ночь.
Город просыпался. Звякнул трамвай, за стеной петушиным криком закричал будильник.
Сосед что-то ещё хотел сказать, но вдруг махнул рукой.
И всё кончилось.
Тягучее бремя выбора отложилось, и комната переводчика выпустила Анну Михайловну, будто клетка птицу.
Она вернулась в свою комнату в некотором смятении.
Не то чтобы слишком много событий для одной недели, но как-то слишком много перемен в привычках.
Одно то, что она перешла на кофейный напиток «Летний» вместо того, чтобы варить себе на кухне кофе, стоило многого.
Банку с этим порошком она принесла из гримёрной, чтобы лишний раз не встречаться с соседом у газовых конфорок.
В театре она делала вид, что ничего не произошло.
Маникюрша, придя в следующий раз, тоже не напоминала о прежнем разговоре.
Она неодобрительно посмотрела на переводчика, встретившегося ей в коридоре.
— Недобрый взгляд у него, — бросила она мимоходом. — Да поди, сектант какой-нибудь.
Анна Михайловна ждала какого-то знака.
Великий город был полон знаков — где-то до сих пор было написано об опасной при артобстреле улице, а на двери её парадной, как и на прочих, эмалевая табличка требовала: «Берегите тепло». Город требовал попробовать крабов и полететь самолётом «Аэрофлота» на курорты Крыма.
Город таил в себе массу знаков — в комнате, которую занимали близнецы, во время войны умирала старуха-оккультистка. Она покрыла все стены и пол загадочными письменами, но они не
